Серебристый луч надежды - Мэтью Квик

Я писала эти письма в надежде помочь тебе найти завершение твоей истории — подобное тому, которое я отыскала для себя через случайный секс после смерти Томми. Тебе следует знать, что всю эту интригу с посредничеством я начала только после того, как окончательно убедилась, что Никки не согласится поговорить с тобой ни при каких обстоятельствах. Ты, возможно, никогда не сможешь простить меня, но хочу, чтобы ты знал: я делала все это с наилучшими намерениями — и я по-прежнему люблю тебя, хоть и таким вот ненормальным образом.

Мне не хватает тебя, Пэт. Очень. Можем мы хотя бы остаться друзьями?

Тиффани

Дочитав последнее письмо от Тиффани, Дэнни вздыхает, чешет кудрявую голову и долго смотрит в окно моей спальни. Я хочу услышать его мнение, потому что он единственный, у кого нет сильного предубеждения против Тиффани. Все остальные явно настроены против нее, даже Клифф.

— Ну? — наконец подаю голос с кровати. Я сижу, прислонившись спиной к изголовью, а загипсованная нога покоится на нескольких подушках. — Что мне делать, по-твоему?

Дэнни садится, открывает коробку с лудо и достает расписную доску и фишки — мамин подарок на мой день рождения.

— Я сегодня, пожалуй, красные возьму. А ты каким цветом будешь играть?

Я выбираю голубые, и мы кладем доску на столик, который мама поставила в моей комнате после того, как я сломал ногу. Мы обязательно играем в лудо, когда ко мне приходит Дэнни. Ясно, что он не собирается обсуждать Тиффани. Может быть, считает, что я должен принять решение без подсказки, а может, ему просто не терпится начать партию. Другого такого любителя лудо, пожалуй, в целом мире не сыщешь. Всякий раз, когда фишка Дэнни становится рядом с моей и я возвращаюсь на исходную позицию, он наставляет на меня палец и радостно вопит:

— Ага!

А я смеюсь до слез оттого, что он так серьезно относится к лудо.

Хотя оно мне нравится гораздо меньше, чем другу, а тот упорно не отвечает на вопросы про Тиффани, я ужасно рад, что он снова появился в моей жизни.

Мы проводим за лудо целые часы. Дни идут, и на моем счету уже 32 победы и 203 поражения. Дэнни первоклассно играет, я не видел другого такого же мастера кидать кости. Если он говорит: «Папочке нужны две шестерки», можно не сомневаться в результате броска. Уж если папочке что-то нужно, Дэнни это обеспечит.

Через неделю после снятия гипса я стою на пешеходном мостике в Найтс-парке, опираюсь на перила и смотрю вниз, на пруд, который мог бы обойти меньше чем за пять минут. Вода покрыта тонкой коркой льда, и я вдруг думаю, а не бросить ли камень, — ну вот откуда такая мысль, тем более что и камней-то у меня нет. Но все равно до жути хочется пробить камнем лед, доказав, что он хрупок и непостоянен, увидеть, как черная вода выплескивается из дыры, которую я проделал собственными руками.

Раздумываю о больших золотых рыбах, которыми заселяют пруд, чтобы старикам было кого подкармливать весной, а детям — ловить летом. Эта рыба затаилась на дне пруда. Или она еще только закапывается в ил? А может, ждет, пока пруд не замерзнет целиком?

Я как Холден Колфилд, который размышляет об утках, только мне уже тридцать пять, а Холден был подростком. Может, из-за травмы я вернулся в подростковое состояние?

Вот залезть бы на перила и спрыгнуть с моста, который всего десять ярдов в длину и в трех футах от воды. Разбить ногами лед, уйти под воду, в самую глубину, зарыться в ил, уснуть на долгие месяцы и забыть обо всем, что я сейчас помню и знаю. Лучше бы память вообще не возвращалась — тогда бы у меня все еще оставалась призрачная надежда, за которую можно цепляться; хотя бы образ Никки, заставляющий жить дальше.

Наконец я поднимаю взгляд на футбольное поле и вижу Тиффани. Как и предполагал Клифф, она все-таки приняла мое предложение встретиться. Издалека кажется, что она всего два дюйма ростом. На ней желтая лыжная шапочка и белое пальто почти до колена, и она похожа на бескрылого ангела, который все растет и растет. Я смотрю, как она проходит мимо качелей и просторной беседки со столиками для пикника. Смотрю, как Тиффани идет вдоль воды, и вот она уже набрала свой обычный рост, то есть пять с чем-то футов.

Когда она вступает на мостик, я сразу перевожу взгляд обратно на лед.

Тиффани останавливается рядом, так что ее рука почти касается моей. Боковым зрением я вижу, что она тоже смотрит на тонкий лед, — интересно, может, и ей хочется кидать камни?

Мы долго стоим так — с час, наверное — и не произносим ни слова.

Очень холодно — я уже не чувствую ни носа, ни ушей.

— Почему ты не пришла ко мне на день рождения? — спрашиваю наконец, не глядя на Тиффани. Глупый вопрос, но другого почему-то не придумать, тем более что я не видел Тиффани уже много недель — с самого Рождества. — Мама сказала, что приглашала тебя.

Тиффани долго молчит.

— Ну, я же писала: твой брат пригрозил убить меня, если попытаюсь к тебе подойти. А потом Ронни приходил, накануне твоего дня рождения, запретил там появляться. Он жалеет, что вообще нас познакомил.

С Джейком я уже поговорил, но чтобы Ронни сказал такое Тиффани — трудно поверить. И все-таки я знаю: Тиффани говорит правду. Сейчас она и впрямь кажется слабой и уязвимой, особенно когда вот так кусает нижнюю губу, точно жвачку жует. Разумеется, Ронни не мог заявить ничего подобного по указке Вероники. Его жена ни за что бы не допустила, чтобы сестра получила такой губительный удар по самооценке, и от мысли, что Ронни не дал Тиффани прийти на мою вечеринку, я испытываю легкую гордость за лучшего друга, тем более что он пошел против воли своей жены, защищая меня.

«За друга горой, а телок долой» — вот что говорил Дэнни всякий раз, когда в его присутствии я горевал о Никки, еще когда мы были в психушке — до того, как ему сделали вторую операцию. На сеансах артерапии он даже сделал для меня плакатик, там эти слова были написаны изящными золотыми буквами. Я повесил подарок между своей кроватью и кроватью Джеки, но злобная медсестра, пока меня не было в палате, сняла его со стены. Это подтвердил Джеки, вернее, он подмигивал и дергал плечом, доставая до уха. Понимаю, что фраза немножко сексистская (потому что мужчины не должны называть женщин телками), но вспоминаю ее, и тянет улыбнуться, тем более что теперь, когда Джейк и Дэнни в Пенсильвании, Ронни — мой главный друг в Нью-Джерси.

— Пэт, я пришла извиниться. Ты это хотел услышать? Ну, я могу еще раз повторить: извиняюсь, извиняюсь, черт возьми!

Тиффани опять бранится, но голос слегка дрожит, как у мамы, когда она говорит искренне, и отчего-то мне кажется, что Тиффани вот-вот расплачется, прямо здесь, на мосту.

— Я чокнутая, и я разучилась нормально общаться с теми, кого люблю. Но в письме написала тебе чистую правду. Будь я на месте твоей Никки, не раздумывая приехала бы к тебе на Рождество, но я не Никки. Прости.