Загадка и магия Лили Брик - Аркадий Иосифович Ваксберг

содержащиеся в публикуемых письмах бесчисленные просьбы о покупке чулок и помады или информацию об отправке черной икры, а французский, нарушив поставленную им перед собой задачу представить читателю всю сохранившуюся переписку, ни с того ни с сего сделал исключение для одного-единственного письма.

Зато все же есть в опубликованной переписке другое письмо, которое касается, притом впрямую, этой запутанной истории. В июле 1968 года, в связи с оголтелой антибриковской кампанией, о которой рассказ впереди, Лиля вдруг информирует Эльзу (письмо от 8–9 июля) о том, как отражен эпизод с чтением письма в ее воспоминаниях и как — в ее дневнике. Судя по письму, она явно отвечает на вопросы, которые поставила Эльза, готовя свой ответ хулителям на страницах арагоновской газеты «Летр франсез». Вопросы, видимо, были поставлены в телефонном разговоре, — в письмах их нет. Но они, естественно, были, иначе с чего бы вдруг Лиля стала с такой подробностью воспроизводить Эльзе текст ее же, куда-то запропастившегося, письма сорокалетней давности? Зачем Эльзе была нужна версия Лили? Разве она никогда не читала ее воспоминаний? Разве она сама не знала, что написала в своем же письме? Разве между сестрами все это множество раз не было говорено-переговорено? Все эти вопросы заведомо риторичны: как для всех очевидно, Эльза просто старалась избежать даже малейших расхождений с «показаниями» старшей сестры.

Есть еще ряд нюансов, на которые не обратит внимание лишь очень ненаблюдательный читатель.

В опубликованных воспоминаниях Лили говорится о том, что, встревоженная реакцией Маяковского на чтение Эльзиного письма, она отправилась вслед за ним в Ленинград. В письме Эльзе от 8–9 июля 1968 года об этом же, для сведения адресата, сказано так: «Я выехалак нему в тот же вечер». Курсив принадлежит самой Лиле. Курсив вполне нарочитый при всей своей нелепости (ведь ясно же, что не побежала и не полетела…), появился он только в этом письме. Для чего было нужно подчеркнуть очевидную эту подсказку? Что значит — выехала к нему в тот же вечер? В то время вечером из Москвы в Ленинград отправлялся только один поезд — «Красная стрела», другие поезда уходили не позже, а раньше, чем этот (много дополнительных «стрел» появилось лишь в послевоенные годы). На нем и уехал Маяковский. Получается, он и Лиля выехали одним и тем же? Но ничего подобного в публиковавшихся воспоминаниях Лили не было. Почему вдруг появилась эта, вроде бы несущественная, деталь, которую Эльза непременно должна была принять во внимание?

Есть в июльском письме шестьдесят восьмого года и такая важная ремарка: «Постараюсь завтра дозвониться тебе и тогда (выделено мною. — А. В.) допишу это письмо». Дозвониться не удалось, но дописка имеется. Вот она: «Выписка из дневника (Лили. — А. В.): 11.10.29. Письмо от Эли про Татьяну. Она, конечно (почему же «конечно»?! — А. В.), выходит замуж за франц<узского> виконта. Надя (Штеренберг была тогда у нас) говорит, что я побледнела, а со мной это никогда не бывает. Представляю себе Володину ярость и как ему стыдно. Сегодня он уехал в Питер выступать».

Не похоже, чтобы Лиля бросилась на вокзал за Маяковским вдогонку, если она сначала села делать запись в своем дневнике. Но это, в общем-то, не суть важно. Важнее другое: с чего бы Лиля вдруг побледнела, вопреки своим обычаям? Если бледнеть, то скорее уж Маяковскому: легко представить себе, как он мог воспринять нанесенный ему удар. Лиле, напротив, информация Эльзы была только в радость. Могла, наверное, побледнеть от внезапного озарения: ведь она наносила ему смертельный удар, смакуя подробности про подвенечное платье невесты, которое той предстоит надеть лишь два с лишним месяца спустя. Но почему тогда стыдно должно было быть Маяковскому? За что? Перед кем? Любое новое слово в этой горькой истории ничего, как видим, не проясняет, а лишь увеличивает число загадок. Как все упростилось бы, если на месте двусмысленностей, купюр и умолчаний мы имели бы всю — не подчищенную, не подкрашенную, не опущенную — правду, и только правду! Во всей ее полноте…

Ситуация, однако, была еще более запутанной, чем кажется на первый взгляд. Снова придется напомнить важнейшие даты. 5 октября Маяковский пишет Татьяне о каких-то загадочных «грустностях», которые делают его «еще молчаливее». Приблизительно в этот же день Эльза сообщает сестре (то есть фактически — через нее — самому Маяковскому!) радостное известие о предстоящем замужестве Татьяны, предварительно разъяснив «невесте», что Маяковскому отказано в визе. 11 октября Лиля «невзначай» зачитывает вслух эту информацию в присутствии Маяковского и каких-то (ни разу не названных по именам, кроме Надежды Штеренберг) «друзей дома». А 10 октября, то есть накануне, в Гендриков действительно пришел официальный отказа выдаче выездных виз, но вовсе не Маяковскому, а Лиле и Осипу!.. Заявление, стало быть, было подано ими значительно раньше — точно в то время, когда, согласно заранее намеченному Маяковским плану, его был должен подать он сам. Был должен — и, однако, не подал…

По абсолютно загадочным причинам Лиля и Осип, которые давно уже никуда вместе не ездили, вдруг вознамерились прокатиться в Европу, да не куда-нибудь, а в Лондон, чтобы повидать Елену Юльевну, продолжавшую там работать в советском торгпредстве. Можно, разумеется, допустить, что Лиле захотелось продемонстрировать матери неизменность их супружеского союза. Но — зачем? Отношения с матерью давно уже стали прохладными, взгляд Елены Юльевны на свободу любви, которая была столь дорога ее старшей дочери, ничуть Лилю не задевал, да и сам «разрушитель» семьи давно уже был матерью признан, уважен и даже обласкан.

Нет, вовсе не для того, чтобы пустить пыль в глаза госпоже Каган, собрались в дорогу Лиля и Осип. Но — для чего же? Почему именно в этот, достаточно напряженный, момент? И почему им, многократно проверенным на благонадежность, многократно ее доказавшим, — почему им вдруг перекрывают дорогу при полном попустительстве ближайших друзей, от которых разрешение на выезд как раз и зависит?

Формальным основанием командировки (поездка Бриков почему-то считалась служебной) было желание ознакомиться с культурной жизнью Европы. Звучит почти пародийно… С чего бы вдруг им обоим срочно приспичило это ознакомление, которое затем не нашло никакого отражения ни в творчестве Осипа, ни в деяниях Лили? Еще того более: вопреки заверениям (публичным, в прессе) о служебном характере намечавшейся поездки, там же утверждалось, что она осуществляется за счет самих путешественников.

Абсолютно для всех — действительно, служебных! — поездок в Советском Союзе тогда находилась валюта, а вот для Лили с Осипом ее не нашлось… И кто же не знает, что служебная поездка, даже служебная лишь