Верь мне - Энтони Капелла

– С какой целью?

– Это двусмысленно. Либо она предлагает ему доказать, что он не тот человек, каким себя изображает в стихах… либо ждет подтверждения обратного. Дело в том, что он злится. И мы не знаем причину его гнева – то ли потому, что она все еще не верит ему, то ли потому, что он не может не потерять самообладание.

– Для зрителей неоднозначность – это хорошо. Но для Аполлонии? Чего она хочет в этот момент?

Эйдан поворачивается ко мне.

– Клэр? Это твоя роль.

– Думаю, она хочет, чтобы он был верен стихам, – тихо говорю я. – Когда все сказано и сделано, она хочет, чтобы он был настоящим. И она напугана, потому что не знает, куда он ее приведет – куда он их приведет. Она знает, что это нарушение табу. Но это то, чего она действительно желает, по крайней мере, в этот момент интимного обмена самыми глубокими, самыми темными секретами. Это звучит прямо в том письме, что он написал ей на следующий день: «Я испытываю ужас перед страстью, потому что слишком хорошо знаю, в какую мерзость она может меня ввергнуть». Бодлер сам напуган тем, что ему открылось.

Я смотрю на Патрика. Он выдерживает мой взгляд, через мгновение кивает.

– Хорошо, это сработает, – решает Эйдан. – Давайте сделаем так.

87

В конце концов, мы доходим до «раздетой» репетиции, как мы ее окрестили, в первый раз. Сегодня мы должны репетировать обнаженными, без одежды.

Сессия закрытая, в зал допускаются только Эйдан и хореограф. Трудно понять, как к этому подойти: совершенно серьезно и уважительно или шутливо и подтрунивающе? Однако вид раздевающейся Няши пресекает оба варианта. Сколько бы миль я ни пробежала трусцой, я никогда не смогу конкурировать с ее гибким крепким телом, идеальной грудью, плоским животом, упругим, как теннисная ракетка. Я молча снимаю халат.

Минуты две я чувствую себя неловко, но потом совершенно забываю, что я голая. Когда мы заканчиваем и зал снова открывается, ко мне подходит курьер.

– Цветы для вас, Клэр. Я положил их сюда.

В раковине огромный букет черных лилий.

«От Патрика, – думаю я сразу же. – Он знает, что я нервничаю сегодня».

На карточке нет имени, только несколько набранных строк.

Я звоню ему.

– Это ты прислал мне цветы?

– Нет, – отвечает он. – Черт… Я… должен был.

– Дело не в этом, мне… прислали еще одно стихотворение. – Я прочитала ему. – Это из «Цветов зла»? Не так ли?

– Да, это из стихотворения под названием «Грустный мадригал», – задумчиво произносит Патрик. – Адресовано Белой Венере. Бодлер говорит, что многие мужчины вызывали ее улыбку, но он хочет быть одним из немногих, кто заставил ее плакать.

– «Тебе терзает сердце страх, как зверь»… Это опять он. – Я дрожу. – Начитанный парень, должно быть.

Патрик на мгновение замолкает.

– Но букет вряд ли может быть истолкован как угроза, Клэр. Может быть, кто-то просто посылает поздравление: твой талант наконец замечен.

– Это цветы, Патрик. Черные цветы. Цветы зла. Он делает именно то, что и обещал, – пытается напугать меня. И у него получилось.

Но даже когда я думаю об этом, есть часть меня, которая почти благодарна. Используй это. Аполлония получила то же самое стихотворение от анонима, – чернила только-только высохли на бумаге, – и она тоже не могла знать, от кого оно и почему она привлекла внимание этого человека. То ли от поклонника, то ли от преследователя или – как оказалось – от кого-то, кто был на самом деле странной смесью того и другого. Я всегда знала, что, должно быть, она испугалась, но теперь я действительно чувствую это.

– Тебе не кажется, что ты видишь в словах какой-то смысл, которого на самом деле нет? – тихо спрашивает Патрик, и я знаю, что он тоже изучил симптомы театрального расстройства личности.

88

Когда я выхожу, ко мне подходит Лоренс.

– Сегодня было по-настоящему сложно, – произносит он с мальчишеской улыбкой. – Но ты отлично справилась.

– Спасибо, – говорю я, все еще думая о цветах. Я просто хочу домой.

Он заговорщически понижает голос.

– Знаешь, я и забыл, как ты прекрасна в постели.

– Приму это за комплимент. Слушай, мне нужно идти…

– Подожди… – Он кладет руку мне на плечо. – Как ты, Клэр? – тихо спрашивает он. – Это был ад – притворяться, что между нами ничего не было. Но не думай, что только потому, что я могу для них притворяться, я ничего не чувствую к тебе.

Я уставилась на него.

– Честно говоря, Лоренс, я так и думала.

Он игнорирует мой саркастический тон.

– Актеры, да? Мы никогда не знаем, что реально, а что нет. Слушай, не хочешь встретиться и выпить? Я остановился в «Мандарин Ориенталь».

– Хорошо, – говорю я медленно. – Конечно. Я буду в восемь. Просто выпить и поговорить, хорошо? Чтобы прояснить наши отношения.

– Конечно. Просто выпить. Было бы здорово.

Я смотрю на его энергичное красивое лицо и понимаю – то, что произошло между нами, еще не закончилось.

89

В тот вечер на втором мартини Лоренс признается, как он завелся, репетируя нашу совместную сцену.

– Не знаю, как буду справляться, делая это с тобой каждую ночь, – добавил он с мальчишеской улыбкой. – И буду ли я прав, если скажу, что и ты втянулась в это чуть больше, чем просто строго профессионально?

– Может, чуть-чуть, – говорю я, краснея.

На третьем бокале, после того, как мы немного пофлиртовали, он спрашивает, не поднимусь ли я в его комнату.

Мы флиртуем еще немного, а потом я предлагаю пойти к нему. У него люкс на верхнем этаже с видом на парк. Это стоило Патрику целое состояние.

Он открывает бутылку шампанского и, пока он наливает первый бокал, я говорю, что не собираюсь с ним спать.

– Нет? – переспрашивает он беспечно. Явно мне не верит.

Не думаю, что многие женщины отказывают Лоренсу.

– Нет, – повторяю я.

Он все еще улыбается.

– Тогда, если не возражаешь, я спрошу – почему же ты согласилась подняться ко мне сегодня вечером, Клэр?

– Я просто хотела посмотреть на вид.

Я выхожу от Лоренса и иду домой. Возвращаюсь к Патрику и показываю ему видео, которое сделала камерой, спрятанной в сумке. То, которое я отправлю жене Лоренса, как только завершатся репетиции.