Сокол против кречета - Валерий Елманов

– Тебе и впрямь придется снять две или три тысячи с осады Булгара. Но будет гораздо лучше, если ты отправишь их во все стороны, чтобы они стерегли проходы и не пропустили к каану урусов подкрепления, которые могут прийти ему на помощь. Я доверяю тебе свою спину, брат, ибо больше доверить ее мне некому, – проникновенно произнес Бату и лизнул Орду в щеку.

– Будь спокоен, брат! Я не пропущу ни одной урусской собаки, – пообещал Орду.

– А ты помнишь, что у Константина есть пушки? – осведомился Субудай, когда они уже были в пути. – Мы вместе с тобой глядели на ту отару овец, которую урусы забили за один раз.

– У нас тоже есть пушки, – напомнил хан.

Он и вправду распорядился взять с собой все легкие орудия, которые могли оказаться гораздо более полезными не при осаде Сувара – потому он и забрал их оттуда – а во время открытого сражения.

– Но у тебя нет тех, кто мог бы с ними управляться.

– Бурунчи еще ни разу меня не подвел. У него что-то случилось, иначе бы он не опаздывал. Но любое препятствие преодолимо, а если нет, то всегда есть обходной путь, который длиннее прямого, но тоже ведет к цели. К тому же пешие тумены Константина – это не Биляр, не Булгар и не Сувар. У них нет стен, у них со всех сторон ворота. Если мы с Шейбани одновременно войдем и в передние, и в задние – что он сможет изменить?

Через два дня Бату окончательно уверился в том, что Константин спешит выручить своих воинов и забрать у них пушки, столь нужные ему. Царь ни разу даже не попытался изменить направление своего движения, а теперь и не смог бы этого сделать – по противоположному берегу Камы шли тумены самого Бату, а лесистая местность не давала возможности свернуть подальше от реки. Узкая открытая полоса – где верста, где две, но никак не больше, позволяла идти только строго по берегу, никуда не сворачивая.

Более того, каан так спешил, что его передовые отряды все больше и больше удалялись от обозов. К сожалению, воспользоваться таким благоприятным случаем удалось только раз. Уж слишком велико пока было расстояние между урусами и туменами Бату.

Тем временем Константин прислал очередное посольство с новым предложением о заключении мира.

– Как я могу заключать мир с человеком, который оскорбляет меня, не веря в чистоту моих помыслов, и до сих пор не распустил свои тумены, хотя я давно повелел ему это сделать. Пусть покорится моей воле и придет ко мне со склоненной головой, тогда я стану с ним говорить! – надменно ответил хан.

Константин, разумеется, не послушался, да иного Бату и не ожидал. Плохо, конечно, то, что каана Урусов не столь сильно напугало известие о том, что хан Гуюк со всеми своими туменами преспокойно пирует в его Рязани и, устав тешится прелестями жены и дочерей Константина, теперь отдыхает, возложив свои сафьяновые сапоги на их мягкие белые животы.

– Я не спешу на Рязань, потому что знаю – добыча будет поделена по справедливости[106]. Зато мне достанется почет, когда я разобью его войско, – пояснил он послам, перепуганным таким известием, даже не слезая со своего саврасого жеребца – на иных Бату не ездил, стараясь и в этом подражать великому деду[107], – и немедленно отправил их обратно.

Сам же остановил свои тумены, в ожидании, когда Константин в панике метнется обратно, дабы спасти хоть что-то. Тут-то Бату и прыгнет, переправившись на его берег и перегородив ему путь.

Жаль. Не вышло. Не испугался. Не повернул. А может, и дрогнул, но обреченно идет вперед, хотя и не видит перед собой цели? Такое тоже случается. Но ничего. В конце концов каан урусов, лишенный оберег-камня, все равно неминуемо будет разбит.

По подсчетам Бату, уже перешедшего вслед за Константином на другой берег Камы, чтобы окончательно отрезать ему обратный путь, и сократившего расстояние до опасно близкого, уже завтра можно было попытаться сделать последний прыжок, уцепившись за вражеский обоз.

Разумеется, захватить его сразу навряд ли получится. Нельзя полагаться на слишком большую удачу. Но войско Константина, защищаясь, неминуемо остановится, оказавшись, само того не подозревая, в опасной близости от затаившихся тысяч Шейбани. При этом та тысяча, которая якобы осаждала горстку Урусов, демонстративно отхлынет на другой берег реки, испугавшись приближения основного войска врага.

Тем самым бдительность каана окончательно будет усыплена, и он обратит свой взор на Бату. Потом урус, конечно, обернется, но будет уже поздно. Волк Шейбани уже прыгнет, и спастись от этого прыжка будет невозможно.

Бату почему-то вдруг вспомнилась степь….

Нет на свете животного глупее верблюда. Когда волку хочется полакомиться свежим, пускай и жестковатым мясом, он просто подходит к пасущемуся «каравану пустыни» и прыгает, вцепившись зубами в мягкую длинную шерсть на шее. Тяжестью своего тела он увлекает животное вниз, и верблюд послушно ложится.

Тогда волк перепрыгивает через него, неспешно обходя вокруг, и затем начинает терзать покорную жертву, начиная свою трапезу обычно с крупа, жадно вгрызаясь в живое тело. Верблюд стонет от боли, но даже не делает попыток подняться, продолжая покорно лежать под степным хищником.

Теперь такой же покорной верблюдицей для Бату должна была стать Русь. Осталось только совершить точный прыжок, разбив два жалких тумена Константина, и она смиренно опустится и ляжет, распластавшись перед ханом во всей своей первозданной наготе. Он же неспешно приступит к сытной трапезе, терзая ее мягкое белое тело и кусок за куском вырывая из него окровавленное сочное мясо. Кусок за куском, кусок за куском…

Но тут Бату оторвали от сладостных размышлений. Он недовольно поморщился, но, услышав, что прибыл посланец Шейбани, довольно кивнул.

– Хан Шейбани повелел передать своему брату и великому джихангиру, что все идет успешно, – выпалил радостный гонец. – Еще день или два, и уру-сы не выдержат бешеного напора его доблестных батыров.

– Как… день? Как… два? – изумленно прошипел Бату и, переходя на истошный крик, злобно взревел: – Какой день?! Какие два?!

Спрыгнув с коня, он кинулся к гонцу и принялся нещадно пинать его острыми носками своих гутулов. – Он должен был вырезать их еще вчера! Вчера, а не сегодня и не завтра. Завтра там будут тумены урусов, и он ничего не сможет сделать!

Клубы морозного пара вырывались изо рта Бату таким густым облаком, что вконец перепуганному гонцу стало казаться, что разъяренный джихангир вот-вот превратится в страшного мангуса, который накинется на него и растерзает.

Однако, к счастью для воина, хан превращаться в чудовище не стал и, устало пнув напоследок вестника Шейбани, велел ему возвращаться обратно и передать… Тут хан задумался и понял, что, пока гонец кружным путем станет возвращаться к его брату, время все равно безвозвратно уйдет, так что план действий нуждался в изменениях, притом срочных.