Маэстро - Юлия Александровна Волкодав

восемнадцать. Больше потратил за ту поездку. И дело даже не в деньгах. Он за две песни-то измучился. Ну глупо петь о любви на огромном стадионе под открытым небом. Это Кигелю хорошо, вышел с агиткой, завел зал, все вместе поскандировали — вполне органично. А любовная лирика требует камерных залов и соответствующих декораций. Орать о любви на дальние трибуны как минимум нелепо.

— Марат, ты единственный эстрадный артист, который на сольный концерт может собрать стадион! И не один стадион, заметь! В Киеве готовы дать нам пять дней уже сейчас! И я уверен, что, когда начнется продажа билетов, они предложат и шесть, и семь дней. Тройная ставка за сольный концерт, Марат!

В школе Марику математика никогда не давалась, но сто на три умножить несложно. Его стандартная ставка за сольный концерт в случае со стадионом умножалась на три, и получалось триста рублей за один концерт. Очень даже неплохо.

— Знаешь, что я придумал? Мы загоним на стадион автомобиль с открытым верхом. И ты на нем в конце выступления сделаешь круг, объедешь все трибуны, чтобы все могли тебя рассмотреть!

— Тогда уж пусть автомобиль постоянно курсирует. А я буду в нем стоять и петь, — усмехнулся Марат.

Но все-таки согласился. Тщательно продумал программу, исключив из нее все камерные произведения, оставив самые заводные песни. Образовывать публику нужно в другом месте. В качестве компромисса с совестью решил, что потом споет в Москве и Ленинграде концерты классической музыки.

Мопс как в воду глядел: билеты разлетелись за несколько дней. Ходили слухи, что люди стояли в очереди с ночи. Как в войну, записывали номерки, сменяли друг друга, лишь бы добыть билет на выступление Агдавлетова. Местные администраторы тут же подсуетились, и пять концертов превратились в восемь. Марат не знал, радоваться ему или расстраиваться. Деньги большие, но выдержит ли он восемь концертов подряд?

В последнее время он все чаще чувствовал апатию по отношению к работе. Может быть, просто устал? Устал от постоянных разъездов, от повторяющегося репертуара, даже от их с Машей телефонного романа устал. Голос в трубке, конечно, лучше, чем ничего. Но живого человека он не заменит. Вырос он или уже постарел? С каких пор ему стали в тягость безликие номера гостиниц и гул самолетов? Или те три недели, проведенные в Республике, так на него подействовали? Он вдруг остро ощутил, как может быть тепло в доме, где есть любовь. Каково оно вообще, когда есть дом. Дедушка Азад уже ходит по стеночке, бабушка Гульнар редко покидает любимое кресло, а в доме все равно царят мир и уют. И Марат впервые задумался, что хочет чего-то такого же, но своего. Ему тридцать шесть лет, он без пяти минут Народный Советского союза, у него миллионы почитателей, ладно, почитательниц, восемь гранд-пластинок, не сосчитать сколько миньонов, его голос знает каждый житель самой большой в мире страны. А самое главное, он спел все, что хотел, попробовал себя во всех интересных ему жанрах: от классического романса до итальянских песен, от марша до твиста. Марик все чаще ловил себя на мысли, что ему уже не так интересно петь. Что, возможно, пришла пора искать что-то новое. Может быть, писать музыку. А может быть, делать что-то еще, совершенно другое.

Единственное, что оставалось недоступным в профессии, — это мировая сцена. Отголоски историй про невозвращенцев, про артистов оперы и балета, вдруг оставшихся за границей во время гастролей, до него иногда доходили. Коллеги за кулисами любили обсуждать скандальные подробности и громко возмущаться, мол, как могли эти (да, талантливые, но талант еще не все!) люди предать страну и своего зрителя. И кому они там, за бугром, нужны? После нескольких подобных случаев министерство культуры и разные ответственные товарищи стали еще строже относиться к выездам за рубеж. Марат успел побывать в Польше, Югославии и на Кубе, но манили-то его совершенно другие страны и, главное, подмостки. Спеть на сцене Гранд-Опера или той же Ла Скала, теперь уже не в качестве бесправного мальчика-стажера, а известного, уверенного в себе и своем таланте певца — вот мечта, которая еще будоражила душу. Все остальное же давно перестало удивлять: и толпы поклонниц, и море цветов, и буря аплодисментов, и крики «бис», и приглашения на «кремлевские» концерты с прямым эфиром на весь Союз. Как выяснилось, успех тоже приедается.

И теперь Марик боялся, что его просто не хватит на восемь концертов. Эмоционально не хватит. А подводить людей нельзя. Отменить концерт на стадионе — это далеко не то же самое, что отменить концерт в обычном зале. Еще и слухи поползут. Опять будут говорить, что Агдавлетов запил, потерял голос, завел любовницу, из-за которой не выходит из номера, куда каждый час доставляют по ящику шампанского и десять килограммов черной икры, и прочие небылицы, к которым Марик уже тоже привык. Кажется, он вообще ко всему привык. Это и пугало.

Первый концерт прошел неплохо, но все его опасения подтвердились: слишком большие расстояния от артиста до зрителя мешали нормальному контакту. Поначалу Марат пытался быть ближе к людям, спускался со сцены, шел по беговой дорожке вдоль трибун. Но очень скоро понял, что это глупая затея. Даже ходить по стадиону, не сбивая дыхания, так, чтобы это не мешало пению, сложно. Стоит отойти от колонки подзвучки, и ты уже не слышишь себя, не слышишь музыку. А хуже всего, что зрителей на стадионе оказалось очень сложно сдерживать. Милиция стояла по всему периметру, но люди на дальних трибунах жаждали поближе рассмотреть артиста и плавно смещались к центру. Марат чувствовал себя слишком уязвимым в окружении толпы. Прекрасно понимал: кто-то один сорвется с места, пусть даже за автографом, и вся людская масса хлынет на него.

На третьем концерте так и случилось, к счастью, на финальной песне, когда Марат уже делал «круг почета» на машине. Еще одна удача, которая поначалу казалась Марату проблемой, — в Киеве не нашли кабриолет. Выделили артисту обычную, впрочем, по тем временам роскошную, «Волгу», и Марат был вынужден просто открывать окно и максимально из него высовываться. Но в тот раз, когда люди окружили машину, не давая ей проехать, он только радовался, что так случилось. Из кабриолета его бы просто вытащили и разорвали на сувениры.

Работа на стадионе изматывала. Никакого морального удовлетворения он от таких концертов не получал: Марат не видел глаза зрителей, не слышал, как они ему подпевают, а бурное выражение восторга не радовало, а скорее пугало. Но после каждого концерта Мопс приносил