Дочь лодочника - Энди Дэвидсон

«Сучку Крабтри».

«Траханого карлика».

В этот момент шлюшка Эйвери торопливо вышла из оранжереи.

Риддл проследил за ней слезящимся глазом. Потом вытер его и снова отпил виски.

Она прошла к «Плимуту» – переднее левое крыло и капот были помяты, зад провис над осью, – наклонилась к разбитому окну и достала ключи. Сунула себе в карман, вернулась к оранжерее.

– Что это вы там задумали? – пробормотал Риддл распухшими губами.

Следя за оранжереей, он сделал еще один длинный, жадный глоток из бутылки. Вспомнил вираж, глухой удар по бамперу. Кровь в глазу, дерево впереди. А потом он вывернул руль.

Сверху донеслось журчание льющейся воды, бегущей по трубам в стенах старого дома.

Он отпил еще.

Пастор скривился от боли на краю чугунной ванны. В нее набиралась вода, он проверил ее пальцами. Девочка тихо сидела на плетеном кресле под окном возле ванны, едва доставая босыми ногами до клетчатой плитки.

Коттон выключил воду и принялся медленно расстегивать пуговицы на рубашке. Сложил ткань, прикрывавшую его грудь, будто кусок рыбьей кожи. Грудь у него была широкая и волосатая, мягкую плоть живота пересекали белые шрамы. А над ними – свежие раны, повторяющие очертания извилистой реки и байу.

Девочка сдвинулась к краешку стула и с удивлением уставилась на его живот.

– Вы сами это себе сделали? – спросила она.

– Боль, – ответил он, – долго была мне богом.

Капля воды громко упала из крана в повисшем молчании.

В горячем влажном воздухе оранжереи, сладком от запаха травы Эйвери, Тейя опустилась на колено перед мальчиком. Он очнулся уже некоторое время назад, но не шевелился, а только сжался под столом и дрожал, то и дело бросая испуганные взгляды, как загнанная в угол бездомная кошка. Эйвери раскрыл револьвер и покрутил барабан. Пять пуль, одна камора пустая. Он захлопнул барабан. Снаружи дождь перестал, но капли еще отбивали по стеклам свой ритм.

– Джон, – проговорила Тейя.

Эйвери сунул пистолет Кука себе спереди за джинсы, прикрыв рубашкой.

– Джон, – сказала она снова. Весь гнев пропал из ее голоса, и он звучал жалобно, устало. – Почему бы нам не уехать? Прямо сейчас. Малышка с нами, у меня есть ключи, давай просто уедем. – Она видела, что он смотрел в ее глаза, влажные, умоляющие, и видела, как ему трудно ей отказывать, но он все равно это сделал. Он был непреклонен.

– Мы с Мирандой начали кое-что сегодня утром, – сообщил он. – Мне нужно это закончить.

Тейя уставилась на влажный пол, где между камней пророс крошечный клевер. Она осела под почти невыносимой тяжестью последних нескольких минут. Дочка неподалеку от нее заворочалась на своем покрывале между двумя большими тракторными шинами, где росла трава.

«А теперь, – подумала она, – он попросит меня рассказать все снова, чтобы убедиться, что я не испугаюсь».

Он стоял, а она сидела, и его мрачные глаза были устремлены на нее. Он коснулся ее подбородка, приподнял на себя.

– Расскажи мне, – сказал он. – Каков план?

– Ты заходишь в дом, – начала она.

– Да.

– Я беру Грейс, достаю из спальни чемодан.

– Потом к машине.

– Кладу малышку и чемодан в машину.

– И?

– Потом мальчика.

– И?

– Завожу машину и жду.

– Правильно. И через сколько я приду?

– Быстро, – тихо ответила Тейя.

– Правильно, – сказал он и погладил ее по щеке.

Она отняла его руку от лица, вложила ее в свою.

– Давай просто уедем. Если ты пойдешь в тот дом, случится что-то ужасное, я…

– У нас план, – сказал он спокойно. – Тебе пора.

«Какой ты чертовски спокойный».

– Джон…

– Сейчас, Тейя.

Она увидела это у него в глазах, этот его взгляд – суровый, отстраненный. Взгляд человека, который всю жизнь смотрел на других снизу вверх, тогда как те смотрели на него сверху или мимо него. Взгляд человека, который наконец захотел, чтобы его увидели. Она, в последней мольбе, поцеловала его.

– Тебе нужно идти, – сказал он.

Она вытерла глаза и взяла ребенка. Держа Грейс в одной руке, приоткрыла дверь. Дождь почти прекратился, день был душный. Она оглянулась всего раз, пока пересекала лужайку, и увидела Эйвери. Он скользнул в дверь и обходил оранжерею, чтобы подобраться сзади, незамеченным, к Воскресному дому.

Риддл вышел из дома, когда шлюшка Эйвери с ребенком на руках покинула оранжерею. Вышел из передней двери Воскресного дома, спустился по провисшим ступеням. Дождь снова хлынул, крупные капли смочили кровь на его рубашке цвета хаки. Тейя Эйвери вошла в последний «дом-ружье». Риддл двинулся по кривой линии к оранжерее, держа в руке заткнутую бутылку виски. Широкими шагами прошел по дорожке, два раза стукнул по багажнику «Плимута», усмехнулся. Затем вернулся на дорожку к оранжерее – дверь туда была едва приоткрыта.

Он распахнул ее, вступил внутрь.

Тотчас учуял что-то зловонное – похожее на запах давно не мытого тела. Сквозь затемненные стекла пробивался скудный серый свет, в котором вырисовывались очертания высоких растений, которые разводил здесь карлик. В глубине этого мрака, на гравии под широким гончарным столом, констебль увидел некую выползающую фигуру, маленькую и причудливую. И два карих глаза.

Риддл поставил виски на низкий столик рядом с лопатой, граблями и молотком.

Выудил сигарету из пачки в левом нагрудном кармане и спросил распухшими губами:

– Это кто?

Ответа не последовало – только тихое дыхание.

Риддл вставил сигарету в рот. Достал из кармана брюк спичечный коробок из таверны Шифти, открыл, зубами вынул оттуда спичку, потом зажал коробок между большим и указательным пальцами правой руки – иначе не мог, потому что чертова рука перестала слушаться, – и зажег спичку. Проследовал за ее светом в глубь оранжереи, где нашел создание, съежившееся под столом, настоящего участника шоу уродов.

– Да будь я проклят, – проговорил он.

Спичка обожгла ему пальцы, и Риддл, зашипев, бросил ее на землю.

Тут же чиркнул другой, и в ее свете сумел разглядеть шагреневую кожу мальчика. Риддл смотрел пристально, молча, завороженный представшим ему уродством. Но ведь это было еще не все, так ведь? Мальчик отчего-то казался знакомым.

Он взял виски со стола, содержимое плеснулось в бутылке, и резко сел на гравий. Что-то стрельнуло у него в спине. Он отставил бутылку, а когда она наклонилась и пролилась, сказал только: