Мечта империи - Марианна Алферова

Большинство нитей шерстяные — пошлая, неинтересная судьба. Они рвались, не вызывая у Антропос ни капли интереса. Но порой в ткань вплетались нити серебряные — за хитрым узором серебра старухи следили с любопытством, то и дело подправляя узор. И наконец, время от времени посверкивало там и здесь золото. Золото было под особым вниманием старух. Прежде чем перерезать золотую нить, Антропос докладывал об этом самому Юпитеру — когда он проявлял к работе Парок интерес.

Но чаще, чем боги, и гораздо чаще, чем смертные, в комнате этой появлялись гении. Те, кто постеснительнее и поскромнее, жались к стенам, наглецы же входили сюда как к себе домой. Здесь совершались самые удивительные договоры и сделки.

Старух ничто не интересовало ни в небесах, ни на земле, кроме замысловатости узора, который появлялся ниоткуда и исчезал в никуда. «А вот не переплести ли нам эту ниточку поинтересней», — предлагал гений, ибо, кроме безумного любопытства, старухи не имели иных слабостей. «Представляешь, как будет здорово, если мы завяжем здесь узелок», — советовал другой. «А это будет воистину божественным решением», — уверял третий. Старухи были падки на лесть.

Но без малого тысячу лет назад для трех богинь кончилось свободное творчество. Ибо Юпитер нашел на них управу. Наверное, он долго смеялся, когда сплел бессмысленную жестокость гладиаторских игр со странными забавами старух.

Такой узел распутать никому не под силу! Теперь время от времени в крошечное окошечко комнатки сыпались узорные клейма и падали на полотно Парок, как осенние листья на поверхность воды. И тогда замысловатый узор судеб менялся без вмешательства суровых богинь, и старухи лишь зло стискивали губы, глядя, как люди сами выбирают для себя нелепые и странные пути. Зато в перерывах между играми Парки резвились в свое удовольствие. Они могли так запутать пряжу и оборвать столько нитей, что полотно превращалось в безобразный комок — серый клубок шерсти без единого золотого высверка. Золото и серебро всегда можно

спрятать под слоем серого так, что ему недостанет никаких сил прорваться наружу. И вновь являлись гении и вновь уговаривали: «А если…», «представь, Лахесис», «Клото, дерзни…».

И раскручивали клубок, извлекая серебряные и золотые нити на поверхность…

В этот вечер, глядя на выпавшие на узорное полотно девяносто девять клейм, Клото с усмешкой заметила:

— Я хотела отправить этого типа в карцер, а он идет в храм, чтобы принести жертвы богам перед своим усыновлением.

— Что будет дальше? — спросила Лахесис, склоняясь над полотном и ведя пальцем по тонкой серебряной линии. — О, этого не может быть…

— Люди и не такое придумают, — презрительно фыркнула Клото.

— Мы должны сообщить обо всем Юпитеру, — прошептала Антропос.

Сестры смотрели на полотно и не двигались. Полотно замерло. Тысячи людских судеб ожидали своего решения. Чья-то смерть и чье-то счастье отдалились на долгие-долгие секунды.

— Нет, — твердым голосом объявила Клото. — Юпитер придумал эту дурацкую забаву с клеймами и исполнением желаний. Пусть сам ее и расхлебывает. К тому же нить всего лишь из серебра. И мы ничего не скажем Юпитеру.

Шестой день Аполлоновых игр

Перерыв в гладиаторских поединках в Колизее

«Вчера, после окончания главного поединка между Клодией и Авреолом, который закончился поражением Авреола, на трибунах Колизея вспыхнули беспорядки. К сожалению, мы вынуждены сообщить, что трое граждан из зрителей были ранены, а один преторианский гвардеец убит выстрелом в упор. Убийца скрылся в толпе и до сих пор не найден. Описания немногочисленных свидетелей противоречивы».

«Войска Чингисхана сейчас заняты столицей Хорезма Ургенчем, их не интересует Персия, а тем более Месопотамия. Вести войну на два фронта варвары не могут».

«Акта диурна», 5-й день до Ид июля[46]

Фабия медленно шла по узкой тропинке. С двух сторон высокие ограды были увиты виноградными лозами так, что путник постоянно оставался в тени. Зеленые, будто игрушечные кисти недозрелого винограда свешивались над головой Фабии.

Возле двуликой мраморной гермы[47], отделяющей владения Марка Габиния от соседних полей, Фабия остановилась. Ей всегда нравилась эта герма. Лицо молодого Геркулеса, обрамленное бородой, смотрело в сторону владений Габиния. Старое, изборожденное морщинами лицо Меркурия в крылатом шлеме оглядывало соседние владения. Почему скульптор изобразил Меркурия стариком, Фабия не знала — ведь Меркурий, этот хитрый пройдоха, вечно молод и вечно в трудах, опекая дороги, торговлю и жуликов всех мастей. Фабии всегда казалось, что Габиний похож на эту двуликую герму — он стар и молод одновременно. Он равен богам в своем искусстве покорять людские сердца, изменять мнения и заставлять влюбляться в образы людей, которых никогда не было на земле. Потому что Кассий Херея Марка Габиния лишь отдаленно похож на подлинного убийцу Калигулы. Но Фабии нравился этот ненастоящий Кассий, и ей был все равно, каким был тираноубийца на самом деле.

Кино изменило римлян, сделав их более мечтательными и более сентиментальными.

Отсюда, от межевой гермы, была видна вилла Марка Габиния — красная черепичная крыша на фоне светлой серебристой листвы старых олив. Тропинка вывела Фабию прямо к дверям дома. Дом недавно оштукатурили заново и покрасили, но все равно было видно, как он очень стар. Мрамор колонн сделался ноздреватым, от дождя и ветра, узор на фризе едва угадывался, а красная черепица кое-где поросла мхом. Даже вода в фонтане приобрела густой зеленоватый оттенок. Почерневший сатир то и дело начинал кашлять, как живой, и тогда вода выливалась из его горла толчками.

Дверь была отворена — дома в деревнях редко запирают, — и Фабия вошла. Из небольшого полутемного атрия двери вели во все немногочисленные комнаты. Небольшой бассейн в центре атрия был наполнен такой же зеленой непрозрачной водой, как и чаша фонтана у входа.

— Марк! — позвала Фабия. — Где ты? Я принесла твои любимые фаршированные финики. Ты в таблине?

Ей никто не ответил.

— Марк! — вновь позвала она и отворила дверь в таблин.

Но здесь никого не было.

Комната была обставлена изысканно и со вкусом. В высоких дубовых шкафах с дверцами из голубого стекла стояли толстые старинные кодексы. Коллекция терракотовых и серебряных статуэток расположилась на полочке из цитрусового дерева. Одну из стен занимал огромный холст, изображавший красавца в форме трибуна преторианской гвардии, сжимающего в руках окровавленный меч. У ног трибуна валялся, как падаль, зажимая рану в животе, лысый человек в пурпурной тоге, чье белое искаженное лицо с выпученными глазами было старательно списано со старинного бюста. Картина изображала Кассия Херея в момент убийства безумного Калигулы. Вернее, не подлинного Кассия, в тот момент уже почти старика, а молодого Марка Габиния, знаменитого актера в роли знаменитого тираноубийцы.