Встреча в пути - Раиса Васильевна Белоглазова

лицом в грязь: стол заседаний в кабинете, был застлан белой скатертью, а из вин имелась даже кедровая настойка. Тарелки с закусками терялись среди цветов, которыми одарили именинницу, ваз с виноградом и яблоками. Были и икорка, и омуль.

Мужчины присутствовали без жен, а женщины без мужей. Гусев еще рассчитывал попасть к Иннокентию и все поглядывал на часы, но кедровая настойка под шампанское сделала свое дело. Он вообще перебрал, пытаясь развеяться, забыться. Кажется, в девятом уже часу забрел в соседнюю аудиторию, пристроился с папиросой на первом ряду. Было светло от окон соседнего здания.

Видимо, он задремал, когда вкрадчивый женский голос проговорил от двери:

— Ага, вот вы где?

Узнал Галину по пряному запаху духов. Она подтащила себе стул и села рядом, касаясь коленом его ноги, упрекнула:

— Сбежали?.. А мы танцевали. И я еще хочу танцевать. С вами. Сегодня я имею право.

Галина говорила что-то еще, а он думал: если бы на месте этой женщины сидела сейчас Ирина! Они ровесницы. Почему он никогда не думал о Шишкиной как о женщине? Столько дней каждую весну проводили вместе на студенческой практике в тайге, случалось и ночь коротать в одной палатке. Галина до сих пор не замужем. Почему? Не дурнушка. Такая же большеглазая, как Ирина. И фигура хорошая. И все же они очень разные. Вот и духи у Шишкиной какие-то прямо-таки одурманивающие. Зачем она придвинулась так близко?

Он готов был броситься перед Шишкиной на колени и просить прощения, объяснить, что все это водка, кедровая настойка. И его одинокие ночи на диване в столовой. Но придавил такой стыд, что не смог произнести ни слова. А когда подошел к двери аудитории, в голову ударил уже гнев: двери были заперты на ключ. Обернулся к Шишкиной. Пристроившись у окна, поближе к свету, она как ни в чем не бывало подкрашивала брови.

Начал было:

— Вы!.. — и умолк. Не мальчик ведь, надо отдавать отчет в своих поступках.

— Сначала выйдите вы, — деловито подсказала Галина. — А я попозже.

Чтобы избавиться от мерзкого, тягостного чувства, напился в этот вечер так, что едва добрался домой.

— Господи! — ужаснулась Софья. — Хорошо, хоть мальчишки спят. Давай-ка сюда, в ванную.

Принял холодный душ и утром, но это не помогло, добро еще не нужно было идти в институт. Провалялся весь день на диване, а под вечер, улучив момент, когда жена вышла, налил себе стопку водки, что стояла на случай гостей в серванте. Отправиться к Тучиным не посмел, хотя у жены как раз выбрался свободный вечер и она собралась составить ему компанию. Она даже творожный торт по этому случаю для Иннокентия испекла. Ее проводил к Тучиным младший сынишка.

Прошло несколько дней, пока он решился отправиться к другу, моля бога, чтобы Ирины не оказалось дома. Ее и в самом деле вначале не было. К Иннокентию Гусева провела Маркеловна, темнолицая женщина в низко повязанном платочке. У сестры Иннокентия не было никакого образования, и она стеснялась сослуживцев брата, но перед Гусевым не робела и обрадовалась ему как родному. И Тучин, завидев его на пороге, попытался подмигнуть, лицо теперь плохо повиновалось ему:

— Наслышан, наслышан, как вы там Галочку обмывали! Как же, был тут у меня кое-кто, рассказывали. Соня? Соня — нет! Что ты? Разве она тебя выдаст? Прихворнул, говорит… Слушай, а ведь она в тебя влюблена, Галина. Да. Неужели не замечал, не догадывался? Ну да ты у нас однолюб!

Не удержался от вздоха:

— Если бы так! Если бы действительно однолюб!

Тут и вошла Ирина, свежая, разрумянившаяся от быстрой ходьбы и холодного воздуха. Поставила в вазу у изголовья отца две белые роскошные астры на длинных черенках.

— Пациент преподнес. Выписался сегодня. Первый. Тяжелый был, а теперь через три дня на работу.

Задержала взгляд на нем, Гусеве, видимо, заметила его мрачное настроение и предложила вдруг:

— А не выпить ли нам по этому поводу? Все-таки первый. Здесь, в больнице. Чтобы и другие так поправлялись. А тебе, отец, я пустырника тройную дозу налью.

Надо было бы ограничиться рюмкой, как Ирина. Нет, налил себе вторую, третью. Поэтому и решился:

— А что, Иннокентий, как бы это выглядело, если бы я, допустим, женился ну, скажем, на своей ассистентке? Вообще на женщине моложе меня на двадцать три года или что-то вроде этого.

Тучин непонимающе поморгал выцветшими блекло-голубыми глазами.

— Ты о чем? Ах, вообще?.. Ну, многовато, брат, двадцать три-то! Она, считай, в дочери тебе годится.

И тут, словно бросаясь в холодную воду, Гусев обернулся к Ирине.

— А что сказали бы по этому поводу вы?

Ирина пожала плечами в тонком белом свитере.

Она ведь уже и мыслить привыкла как медик. Вообще-то у стареющих мужчин наступает такой период, у одних раньше, у других позже, период как бы последней влюбленности. Это обусловлено, как она понимает, разумеется, прежде всего физиологией. Ну, могут быть и другие факторы. У человека ведь все так индивидуально. Раз на раз не приходится. Весь вопрос в том, насколько это оправдано. В таком возрасте все сложно. Далеко не всем удается начать все сначала.

Ирина захлопотала вокруг отца, поправляя постель, и, вероятно, тут же забыла об этом разговоре, а он вышел от Тучина и направился не домой, а в институт. Поднялся к себе в кабинет, сел за стол в кресло.

Значит, физиология? Но почему же тогда ему совсем не все равно — Ирина или Шишкина? И потом, у него есть жена. Софья моложе его на двенадцать лет. И собой хороша, и умница. Из семьи истых интеллигентов. Ее родители были потомственными агрономами. Сама она, правда, успела закончить только три курса университета. Пошли, один за другим, дети. Но грамоты Софье не занимать. Весь справочный аппарат его кандидатской и докторской, корректуры — все было на ней. Да и весь быт семьи, воспитание детей — тоже. Без постоянной помощи Софьи ему нипочем не удалось бы стать доктором наук в сорок девять лет. Теперь стала уставать, сдала и внешне, ее старит полнота. Так ведь и он не помолодел, плотная, коренастая фигура отяжелела, в темной густой шевелюре пробилась седина. И вот, выкинул коленце…

Дверь скрипнула, на пороге стояла Шишкина. Не удивился. Не выразил удивления и тогда, когда Галина вынула из сумки и поставила на стол бутылку и рюмки. Пить у Иннокентия было неловко, стеснялся и жены. А Шишкина, он знал, не осудит, напротив, будет довольна, если он крепко выпьет и потеряет над собой контроль. Пил, чувствуя, как тяжелеет, вдавливается