Путь хунвейбина - Дмитрий Жвания

Мы зашли в один из магазинчиков на Оксфорд-стрит, хозяином которой был пакистанец, и купили мне косуху. Пакистанец пообещал, что, если я буду ухаживать за косухой, она будет мне служить «вери-вери лонг тайм»! Так и есть. Мне уже 39, то есть косухе 13 лет, и она до сих пор служит мне, я уже не часто, но надеваю ее – на демонстрацию или на разборки с нацистами. Удобная штука - защищает от ударов, и нужно быть мастером рукопашного боя, чтобы пробить ее ножом.

В Лондоне я познакомился с еще одной канадкой, блондинкой лет 27 по имени Пола. Она тоже приехала на конференцию, и в перерыве между семинарами сидела у университетского кафе, что-то жевала. Она спросила, где будет семинар по живописи Малевича, я посмотрел в расписание и ответил, мы немного еще поговорили о современном искусстве, выяснилось, что Пола художница. Я заметил, что Дейв нервничает, ему очень не хотелось переводить «все эти заумные разговоры». Да и я не особенно был настроен на общение. Но Пола была на общение настроена, в качестве жертвы она выбрала Дейва. Выглядела Пола не очень соблазнительно, не красотка: курносая, высокая, худая, формы совсем не выдающиеся, скажем прямо – форм не было совсем: ни сзади, ни спереди! Но Дейв сидел на голодном пайке который месяц. После неудачного романа с русской девушкой Кирой, симпатичной, кстати, он остерегался завязывать романы в России. Наша землячка чуть не заразила Дейва дурной болезнью. Помню, ранней весной Дейв пришел ко мне бледный как смерть, чтобы дать мне урок английского. Я сразу заметил: с парнем что-то не то!

- Что случилось, Дейв?

- У Киры – сифилис! – только и сказал он.

Скажу честно: Дейв выглядел забавно, особенно зимой, он очень не хотел выглядеть как иностранец и одевался так, как, по его мнению, должны одеваться русские люди: ходил в какой-то старой шубе, похоже – с женского плеча, в ушанке (или в нелепом петушке цыганского производства с надписью Adidas), хорошо, что не в валенках. То, что реальные, а не киношные русские люди одеваются совсем иначе, его почему-то не беспокоило. Но даже если бы мы, русские, одевались в шубы и петушки с ушанками, Дейва все равно легко было вычислить по лицу, сразу видно – англосакс!

Когда он мне сообщил, что Кира, его подруга, больна и очень вероятно, что заразила и его, я едва не рассмеялся, непроизвольно, конечно. Честно слово, смешно он смотрелся – в клоунской одежде и с трагической миной на лице. Дейву повезло – он не заразился, может быть, благодаря тому, что Кира подхватила люис от орального секса (уверяла, что бывший муж заставил). Может быть, так и было. Дейв был очень деликатным и чистоплотным молодым человеком, он сильно переживал, ему нравилась Кира, но он все же разорвал с ней отношения. В принципе та и не настаивала на их продолжении, понимая, что после такой истории вряд ли Дейв возьмет ее в жены и отвезет в Туманный Альбион (тогда почти все девицы мечтали выйти замуж за иностранца).

В общем, за почти полгода Дейв истосковался по общению с женским полом. На следующий день мы все втроем отправились в Тейт-галерей, там нас уже ждала Пола. Она знала, что мы собираемся в музей и, наверное, дежурила в галерее с утра. После знакомства с Тейт-галерей мы собирались поехать в модернистский квартал (квартал деловой застройки) в Ист-энде, где находится самый высокий в Европе небоскреб, но Дейв и Пола заявили, что хотят погулять по набережной Темзы, мы с Андреем поняли, что им не терпится остаться вдвоем. Мы уехали в Ист-Лондон. И только вечером по дороге домой я обнаружил в кармане ключи от квартиры. Значит, Дейв и Пола остались на улице… Но не тут-то было. Дейв не сплоховал! Он заметил, что открыто окно в комнате, где спали я и Андрей, в ближайшем пабе взял лестницу, забрался по ней в квартиру, и открыл дверь изнутри. Когда мы с Андреем вернулись, в гостиной горел интимный свет, Пола и Дейв сидели на диване, о чем-то тихо говорили, Дейв держал в своей ладони кисть Полы, в другой руке он, некурящий, держал сигарету-самокрутку (Полой курила самокрутки, как и многие леваки). Что должно было случиться – случилось. Пола поселилась у нас. И по ночам мы порой просыпались от ее криков. Конкуренция за попадание в ванну и туалет усилилась. Но главное, Дейв немного расслабился, и это хорошо. Мы неплохо отметили его день рождения – на деньги, подаренные ему родителями, он устроил для нас прогулку на пароходе по Темзе с заездом в Ботанический сад.

Правда, нас немного достал старый добрый английский юмор. Сьюзанн решила позабавить и Полу рассказом о великолепном французском в исполнении Андрея. Все смеялись, кроме нас с Андреем. Потом еще раз, видимо, для того, чтобы разрядить обстановку после политических споров (весть о том, что из России приехали упертые сектанты разлетелась по всем ячейкам Социалистической рабочей партии Британии) Сьюзанн еще раз заикнулась о знании Андреем французского языка. Зря она это сделала. Андрей не выдержал и закричал: «Дейв, переведи своим друзьям, что они – дураки, и шутки у них дурацкие!». И без того красное лицо Андрея (его мучила аллергия после того, как он объелся яйцами), стало еще красней, он повернулся и ушел из комнаты, я ушел вслед за Андреем, весь вечер мы провели в спальне: Андрей читал книгу о Ван Гоге, а я писал речь для последней дискуссии с Клиффом, Харманом и Каллиникосом.

Дейв говорил, что он на нашей стороне, что он не понимает, почему нас так сильно критикуют, может, и правильней себя называть социалистами, но во всем остальном мы правы.

Дискуссия проходила в доме Клиффа, который жил в еврейском квартале Лондона, над входом в его дом висела шестиконечная звезда Давида. Вся троица – Клифф, Харман и Каллиникос – повторили все, что говорили до этого. Неожиданно их поддержал Дейв. Я посмотрел на него и усмехнулся ему в лицо.

- Слышишь! Ты не смеешь, не смеешь меня презирать!!! – закричал Дейв.

- Я не презираю тебя, Дейв, я просто удивлен, но я понимаю тебя.

Я понял, что теряю друга, теряю брата, теряю человека, который был рядом со мной, когда я загибался в Боткинских бараках. Я не презирал Дейва. А вот к этой самодовольной троице я презрение почувствовал. Это они отнимали у меня друга и брата, потому что, имея уши, не хотели услышать нас. Именно нас, потому что все, что я говорил, я предварительно согласовывал со своим юным товарищем Андреем. Партийная организационная догма для них была важнее реальной активистской практики, им нужно было получить секцию в России с названием, которое они давали все остальным секциям. Я им ответил: «После того, как Ельцин заявил, что похоронил в России коммунизм, похоронил навсегда, я не откажусь от звания коммуниста-революционера!».

- Мы думаем, что вам лучше действовать вне тенденции интернациональных социалистов, - вынес вердикт Каллиникос. Харман по обыкновению выпустил газы, в знак одобрения, наверное.

После этого разговора мы с Андреем еще провели какое-то время в Лондоне, но чувствовали себя отрезанным ломтем. Интернационал отверг нас, бросил. Они думали, что вдвоем загнемся. Но не загнулись.

«Я ненавижу демократию, как чуму!» - заявлял один из литературных героев Эрнста Юнгера. В 90-е годы я мог бы сказать тоже самое. Почему мог? Я говорил, говорил это во всеуслышанье: «Я ненавижу ваш режим, лицемеры, карьеристы, перевертыши, прохвосты! Не-на-ви-жу то, что вы называете демократией». Чмокающий Гайдар - свинья и глазки-то у него – поросячьи. Как мне омерзительны его ироничные интонации. Потанин, Шумейко, Бурбулис, Чубайс, Немцов, и этот, что был министром по социальной защите, с петушиным голосом, Починок – падальщики! Страна умирала, как древний ящер, а они жировали - хозяева жизни. Мне даже Ельцин был не так противен, как его окружение.