Бесконечная империя: Россия в поисках себя - Владислав Иноземцев

Очевидно, что важнейшую роль в успехах большевиков сыграли их декреты по национальному вопросу. Провозглашение права наций на самоопределение и относительно последовательное воплощение этого лозунга в жизнь способствовали победам Красной Армии, что неоднократно признавали лидеры Советской республики[632]. К концу 1922 г. центральная большевистская власть восстановила свой контроль над территориями большей части бывшей Российской империи. В результате разгрома белого движения и войск Антанты территория Сибири и Дальнего Востока, Центральная Азия, Закавказье стали советскими; при этом, однако, Советское государство утрачивало Западную Украину и Белоруссию[633], было вынуждено смириться с присоединением Бессарабии к Румынии и потерей Прибалтики и Финляндии, где так и не победил местный пролетариат[634]. В процессе «реконкисты» были сокрушены очаги не только идеологического сопротивления, олицетворявшиеся основными центрами белого движения в Сибири, на юге России и в Крыму, но и национального самоопределения: на Кавказе Красная Армия сначала разгромила войска Азербайджанской демократической республики, а затем подавила суверенную Грузинскую республику. Столкнувшись на Украине с махновским массовым повстанческим движением, большевики смогли его нейтрализовать и затем подавить, отменив в 1921 г. политику «военного коммунизма» и провозгласив переход к нэпу, что во многом лишило это движение социальной поддержки. В других районах большевики охотно шли на удовлетворение местных требований для получения хотя бы номинального контроля над территорией[635].

Период становления Советского государства ознаменовался крайне важным с точки зрения формирования его природы процессом: противостоянием того, что условно можно назвать коммунистическим максимализмом, и того, что выглядело как этатистский рационализм. Согласно классической марксистской теории, предпосылкой коммунистической революции выступало резкое противоречие между производительными силами и производственными отношениями, что делало логичным вывод о том, что такая революция должна была случиться в наиболее развитой капиталистической стране. К. Маркс, а после его кончины Ф. Энгельс неоднократно выражали свое скептическое отношение к самой возможности социалистического переворота в России[636]. Радикальное крыло российской социал-демократии опиралось на ленинскую теорию империализма и на концепцию «слабого звена» в мировой капиталистической системе — однако даже В. Ленин, Л. Троцкий и их сторонники не отрицали тезиса о том, что первая социалистическая революция, по сути, является не чем иным, как толчком к целой серии коммунистических переворотов[637]. Этот подход, никем из руководства большевистской партии не оспаривавшийся, обусловил огромные надежды на дальнейшее развитие революционных процессов в Европе в короткой перспективе после захвата власти в России. В Петрограде ждали практически немедленного начала социалистических революций в Европе, хорошо понимая их значение для только что возникшей республики: «Всю же надежду свою, — говорил Л. Троцкий еще на II Съезде Советов, — мы возлагаем на то, что наша революция развяжет европейскую революцию… Либо русская революция поднимет вихрь борьбы на Западе, либо капиталисты всех стран задушат нашу [страну]»[638].

Казалось, что план большевиков получил шанс реализоваться в конце 1918 г., когда революция в Германии свергла кайзеровский режим[639]. На следующий день после низложения империи в Страсбурге была провозглашена Эльзасская советская республика, а еще через несколько дней Совет рабочих и солдатских депутатов был образован в Мюнхене. Советские республики появились в Бремене, Cаксонии и Баварии, а несколько позже — в Венгрии и Словакии[640]. Однако все эти образования оказались очень непрочными; спартаковское восстание в Берлине в январе 1919 г. провалилось, а лидеры немецких коммунистов К. Либкнехт и Р. Люксембург были убиты[641]. Однако первоначальные неудачи не остановили большевиков: 2 марта 1919 г. был учрежден Коммунистический интернационал, ставший своего рода штабом по подготовке мировой революции[642]. По мере того, как большевики одерживали верх над своими противниками в большинстве районов бывшей империи, стремление вырваться за ее пределы становилось все более маниакальным. Несмотря на то, что еще 29 августа 1918 г. Совет народных комиссаров от имени РСФСР денонсировал договоры Российской империи (в том числе и с европейскими державами о разделе Польши)[643], после революции в Германии в Москве отказались не только от положений Брестского мира, но и во многом от неявного признания польского государства, стремясь к его «советизации». В. Ленин, санкционируя наступление на Польшу, полагал, что, «разрушая польскую армию, мы разрушаем тот Версальский мир, на котором держится вся система теперешних международных отношений; если бы Польша стала советской… Версальский мир был бы разрушен и вся международная система, которая завоевана победами над Германией, рушилась бы»[644]. Более того, не приходится сомневаться, что большевики не собирались останавливаться в Варшаве, надеясь прежде всего на то, что вторжение их в Европу вновь запустит революционные процессы в Германии и соседних странах: «Без гражданской войны советскую власть в Германии не получишь, — писал В. Ленин, — а в международном положении другой силы для Германии, как Советская Россия, нет»[645]. В августе 1920 г. советские армии приблизились к Варшаве, но в результате серии контрударов были отброшены от нее[646], через несколько месяцев откатившись на восток от так называемой линии Керзона. Это поражение ознаменовало провал первой попытки осуществления мировой революции и стало причиной временного заката «коммунистического максимализма».