Трансформация интимности. Сексуальность, любовь и эротизм в современных обществах - Энтони Гидденс

Секвестрация опыта отделяет индивидов от некоторых из главных референтных пунктов морали, посредством которых упорядочивалась жизнь в пре-модернистских культурах. В этих культурах отношение к природе и преемственности поколений координировалось традиционными формами практики и религиозно вдохновляемыми этическими кодами. Распространение внутренне референтных систем защищает индивида от возмущающих вопросов, которые ставят экзистенциальные параметры человеческой жизни, но оно оставляет эти вопросы без ответа. Сексуальность, как можно было бы предположить, приобретает свое непреодолимое качество вместе со своей аурой возбуждения и опасности, исходящими от того факта, что она приводит нас в контакт с этими утраченными сферами переживаний. Ее экстаз, или обещание его, имеет отголоски «этической страсти», трансцендентальный символизм которой обычно вдохновлял и, конечно, культивировал эротизм как отличающийся от сексуальности на службе репродукции и долго ассоциировавшийся с религиозностью.

Заключение

Как я уже говорил, немногие читают сегодня Райха или Маркузе. И все же характерное для них видение не-репрессивного порядка сохраняет определенное очарование, и не вполне ясно, почему эти представления должны быть просто преданы забвению. Сексуальность представляет собою территорию фундаментальной политической борьбы, а также средство эмансипации — в точности так, как это провозглашают сексуальные радикалы. He-репрессивным, как подчеркивают и Райх, и Маркузе, будет такое общество, в котором сексуальность будет во все возрастающей степени освобождаться от принуждения. Поэтому эмансипация предполагает автономию действия в контексте обобщения пластической сексуальности. Она отделена от вседозволенности в той мере, в какой она создает этику личностной жизни, которая делает возможным соединение счастья, любви и уважения к другим.

Сексуальные радикалы предполагали, что двойной порядок революции будет необходимым до того, как мы даже начали обдумывать такое состояние дел. Общество будет должно претерпеть радикальный сдвиг, и необходима будет значительная степень психических изменений. И даже если так, как я предполагал, сексуальное подавление было, помимо всего прочего, делом социального секвестра в совокупности с гендерной властью. Нам нет нужды ни ждать социально-политической революции, чтобы следовать программам эмансипации, ни надеяться на то, что эта революция очень уж поможет их осуществлению. Революционные процессы уже успешно осуществляются в инфраструктуре личной жизни. Трансформация интимности оказывает давление на психическое, равно как и на социальное изменение, и такое изменение, идущее «снизу вверх», могло бы потенциально разветвляться через другие, более публичные институты.

Сексуальная эмансипация, как я думаю, может быть посредником широкомасштабной эмоциональной реорганизации социальной жизни. Однако конкретное значение эмансипации в этом контексте не являет собою независимый ряд психических качеств поведения, как полагают сексуальные радикалы. Это можно более эффективно понять процедурным путем — как возможность радикальной демократизации личностной сферы. На мой взгляд, тот, кто говорит о сексуальной эмансипации, говорит о сексуальной демократии. Здесь поставлена на карту не одна только сексуальность. Демократизация личной жизни, как потенциал, распространяется фундаментальным образом на дружеские отношения и, решающим образом, на отношения между родителями, детьми и другими родственниками.

Демократизация частной сферы сегодня не только стоит на повестке дня, но и является подразумеваемым качеством всей личной жизни, которая проходит под эгидой чистых отношений. Поощрение демократии в публичном домене было первоначально в значительной мере мужским проектом, в котором женщины последовательно подвергались управлению — главным образом, посредством их борьбы за участие в этом процессе. Демократизация личной жизни — это менее видимый процесс, в частности именно потому, что он не находит своего проявления на публичной арене, но он в то же время имеет более глубокий смысл. Это процесс, в котором женщины играют первичную роль, даже если достигаемые в результате выгоды открыты каждому.

Значение демократии

Прежде всего: хуже было бы начинать рассмотрение того, что демократия означает или могла бы означать, в ортодоксальном смысле этого слова. Существует немало дискуссий о специфически демократическом представительстве и так далее, но сам я не затрагиваю здесь этих проблем. Если сравнивать различные подходы к политической демократии, то, как показал Дэвид Хелд, большинство из них имеют определенные общие элементы[231].

Они озабочены тем, чтобы обеспечить «свободные и равные отношения» между индивидами таким образом, чтобы достичь следующих результатов.

1. Создание таких обстоятельств, в которых люди могут развивать свои потенциальные возможности и выражать свои разнообразные качества. Ключевое возражение здесь состоит в том, что каждый индивид должен уважать возможности других, равно как и свою способность изучать и поощрять их склонности.

2. Защита от произвольного использования политического авторитета и подавляющей власти. Это предполагает, что принимаемые решения могут в некотором смысле быть предметом сделки между теми, на кого они оказывают влияние, даже если они принимаются на основах соотношения большинства и меньшинства.

3. Включенность индивидов в детерминированные условия их объединения. Предварительное условие в этом случае состоит в том, что индивиды принимают аутентичный и резонный характер суждений других индивидов.

4. Распространение (в оригинале — expansion (экспансия) — примеч. перев.) экономической возможности разработки доступных ресурсов, включая сюда предположение, что индивиды избавлены от беремени физической нуждаемости.

Эти различные идеи связывает понятие автономии. Автономия означает способность индивидов быть само-рефлексивными и само-детерминируемыми: «обдумывать, судить, выбирать и действовать различными возможными способами действия»[232].

Ясно, что в этом смысле автономия не могла бы развиваться в тех условиях, где политические права и обязанности были тесно связаны с традицией и фиксированными прерогативами собственности. По мере того как все они постепенно исчезали, становилось возможным и движение к автономии, рассматриваемой как нечто необходимое (то есть то, без чего невозможно обойтись — примеч. перев.).

Преобладающая забота о том, как индивиды могли бы наилучшим образом детерминировать и регулировать условия своей ассоциации, является характеристикой всех виртуально возможных интерпретаций современной демократии. Устремления, которые составляют тенденцию к автономии, могут быть резюмированы как генеральный принцип, «принцип автономии»: «...индивиды должны быть свободны и равны в детерминации условий своей собственной жизни; то есть они должны наслаждаться равными правами (и, соответственно, равными возможностями) в определении структуры и пределов доступных им возможностей в той мере, в какой эта структура не отвергает права других»[233].