Родники рождаются в горах - Фазу Гамзатовна Алиева

— Напишу, Садулаг!

Поезд стал медленно отходить от платформы. Садулаг все еще не садился в вагон.

— До свидания, Патимат! — крикнул он и прыгнул на ступеньку. Сквозь слезы, как сквозь туман, я видела его отдаляющееся лицо. Многолюдный вокзал вдруг опустел для меня. Десятки глаз смотрят на меня, но среди них нет похожих на его глаза. Он один в моем сердце. Волшебные двери распахнулись передо мною, и я очутилась в новом мире.

Как стаи птиц, улетающих на юг, летели мои письма на самолетах.

И каждый день, как на иголках, сидела я на последней лекции, первая выбегала из аудитории. Среди сотен писем мне сразу бросался в глаза конверт с его почерком. Даже маме я стала писать реже. Сегодня получила от нее посылку и записку. Она упрекает меня, что редко пишу. «Милая, дорогая мама, как тебе рассказать, что со мной происходит? Сколько ночей ты не спала, думая о моем счастье? Каких только снов не видела, предрекавших мне удачу. Но того, что произошло со мной, не смогла бы предсказать. Ты мечтала для меня о джигите из нашего аула. Как хочется написать тебе о Садулаге, но я не решаюсь. Ты скажешь, наверное: «Покупателя червонного золота незачем искать в чужом ауле, и хорошей девушке не к чему бросать родное гнездо».

Что же делать, мамочка! Сердце нельзя заставить соблюдать все обычаи наших предков. Любовь не спрашивает избранника, где он родился и где границы его аула.

Он царь моего сердца, герой моих мечтаний. Его глазами смотрел когда-то на меня Алибег, его голосом говорил со мною Мажид. Но ради них я бы не преступила горских обычаев. Я знаю, немало нашлось бы джигитов, которые ради меня, как когда-то ради моей матери, готовы были расщепить самое толстое полено, укротить самого дикого коня… Но они не смогли бы завоевать мою любовь, не смогли бы обуздать мое своенравное сердце. Это сделал Садулаг.

Душа моя пела:

Скажите, когда-нибудь в жизни моей

Была ли зима? Забыла я…

На небе голубом, кроме солнца летнего,

Гуляли ли тучи? Не помню я.

VII

Когда я летела в простор голубой,

Я знала:

Ты — два крыла надо мной.

Когда в голубой я купалась волне,

Я знала:

Два плавника ты на мне.

* * *

Гора не боится снега.

(Пословица)

Прощай, родной город! Радость моя, гордость, печаль, мечты мои. Прощай, академия! Прощай густо-зеленая Лиственничная аллея. Помню, как я, девушка далекой Аварии, пробежала здесь, как по горной тропинке, подпрыгивая и размахивая руками. Прижав к груди книгу, смотрела я на эти деревья, будто прося помочь на экзаменах. А потом прошла я здесь, счастливая и веселая, желая обнять сразу весь мир.

Пять лет мои дешевые туфли топтали эти дороги. По этим дорогам я бежала влюбленная на первое свидание.

Прощай, родной город! Я в долгу перед вами, добрые москвичи! Спасибо водителю троллейбуса, что вез меня от вокзала в институт, коменданту, который принял меня, как родную дочь… Моим преподавателям, профессорам — спасибо! Перед всеми, кто сказал мне ласковое слово, я в долгу. Ко всем вам у меня такое доброе чувство, как было к землякам, что провожали меня учиться в далекую Москву.

Прощай, город ночных огоньков! Вот я на поезде «Москва — Махачкала» уезжаю в родной Дагестан. В моем сердце живут теперь не только дагестанские седые горы, но и подмосковные рощи в снегу. Своими земляками я буду называть теперь не только жителей моего аула, но и вас, дорогие москвичи!

…Садулаг просил прислать телеграмму, когда я буду ехать домой, — он хотел встретить меня в Чирюрте. Но я колебалась — хотелось поехать сначала к маме, все рассказать ей, а потом увидеться с Садулагом. Но на ближайшей же остановке я послала телеграмму.

На утро второго дня мы подъезжали к Чирюрту. Я не отходила от окна, глаза мои тревожно искали Садулага среди встречающих. Поезд замедлял ход. Я увидела в окно Садулага. Он тоже увидел меня — лицо его просияло, он прыгнул в тамбур. Не успела я опомниться, как Садулаг обнял меня и поцеловал — это был наш первый поцелуй. Он усадил меня, сам сел напротив. Мне хотелось говорить, но я не могла вымолвить ни слова и молчала. Мне было весело, но я плакала.

Конечно, Садулаг ехал со мной до Махачкалы. Прямо с поезда мы прошли в Медицинский институт — там сдавала весенние экзамены Нажабат. Мы долго бродили втроем по берегу моря и придумывали, как подготовить маму к известию о моем скором замужестве, но так и не придумали.

Нет, не пришлось мне на этот раз трястись в грузовике! В наш аул из Махачкалы летал самолет. Весть о моем возвращении мгновенно облетела аул. На аэродроме меня встретили земляки. К нам бесконечной вереницей шли гости, обнимали, целовали, хвалили за то, что хотя я и была в Москве, но не обрезала кос, по-прежнему ношу платок. Мама с любовью посматривала на меня, накрывая на стол, как в праздник. Глаза ее сияли. А что за взрослая девушка у нас в доме? Ой, да это же Асият. Омардада при людях задавал мне вопросы, как знаток достопримечательностей Москвы. Дополнял и украшал мои ответы новыми, не всегда известными мне подробностями.

На следующее утро я пошла с мамой в поле, и она громко советовалась со мной. Уже через неделю после моего приезда она с достоинством говорила соседям: «Патимат не советует сыпать так много удобрений… Патимат считает, что не надо делать так… Об этом я спрошу у Патимат…» При этом в ее голосе звучала такая гордость, такая уверенность в моих знаниях, что мне становилось неудобно. Мой авторитет так вырос, что однажды утром соседка пригласила меня проверить молоко коровы, которую хотела купить. В этом-то я ничего не понимала!

Дней через десять после моего приезда мы сидели дома и шили маме платье. Материю я привезла ей в подарок. На пороге нашего дома появились Халун и Омардада.

— Парихан, — сказал он, присаживаясь, — ну, как ты решила, отпустишь с нами Патимат?

Халун вопросительно посмотрела на маму.

— Ой, я и забыла ей сказать. Что ж тут такого, пусть едет, если хочет. Патимат, завтра Халун и Омардада едут