Двоедушница - Рута Шейл

– Боишься?

– Еще чего!

Она дернула плечом, словно стряхивая князевское участие, и запела, не разжимая губ, – совсем негромко, но вслух. Игни никогда так не делал. Он звал бесшумно, мысленно отдавая приказ. Ох уж эти девчонки…

И Есми явились на зов. Один за другим тесный двор между домами заполняли силуэты мертвецов. Мужчины. Женщины. Дети. Игни не всматривался – что он, Есми не видел? Но каждый из них еще недавно заходил в подъезды, хлопотал на тех самых кухнях, включал телевизор, выбегал в магазин – а теперь поплатился за то, чтобы все это могла делать Ника.

Не самое приятное открытие.

– Лян, – Князев тронул ее за локоть. – Лянка. Хватит.

Из окрестных домов продолжали прибывать Есми. Теснились со всех сторон, обступали все более плотным кругом. Уходить было некуда. Она загнала в ловушку и себя, и Князева.

Поняв это, Лянка сдернула с плеча косу и резко прочертила острием круг на асфальте.

– Прости. Перестаралась.

Ее свободная рука на мгновение снова отыскала и сжала ладонь Князева, чтобы в следующее мгновение взлететь вверх, перехватывая косу за рукоятку.

Жатва началась.

Игни невольно залюбовался ее скупыми отточенными движениями. Будто бы и вправду доводилось управляться в поле – взмах, выпад, шаг, разворот… Светлые пряди струились по плечам в такт каждому движению. Взмах. Выпад. Медленно, но верно она прокладывала себе путь сквозь поле мертвецов так, что от Князева требовалось только не отставать. «Сзади», – неслышно подсказывал Игни, и она отражала удар. «Здесь не пройти. Лучше влево, там их меньше», – шептал он, зная, что его не слышат, но девочка с косой, ведомая собственной музыкой, все делала правильно и пробивалась не туда, откуда они приехали, а на соседнюю улицу.

Место упавших тут же занимали другие. Но и Лянка не стояла на месте.

Князев, бесполезным прицепом болтавшийся за ее спиной, вдруг исчез из поля зрения. В следующее мгновение Игни увидел его снова, словно кто-то перевел камеру в иной ракурс – теперь он смотрел на толпу Есми со стороны пустующей проезжей части.

К счастью, Лянка уловила маневр. Уйдя в Полупуть, она тут же оказалась рядом. Выигранную секунду оба потратили на то, чтобы отдышаться. Море мертвецов выплеснулось из-за дома, обтекая его с обеих сторон, но те, кто их звал, уже со всех ног неслись к темнеющей вдалеке громадине заброшенного дома культуры, то исчезая, то вновь появляясь, дразня, но не пропадая из виду. И только оказавшись за синим строительным ограждением, они перестали играть в поддавки и просто бежали так, словно за ними гнались все демоны ада.

Отстрел начался снаружи. Прежде чем Князев успел нырнуть в темноту за распахнутыми дверями, Игни услышал едва различимые щелчки снайперских винтовок. Площадка перед зданием перестала быть различимой под телами упавших Есми. Тех из них, кому удалось добраться до ступеней, встречали внутри, в том месте, где когда-то был зрительный зал. На краю полуразрушенной сцены выстроились люди с автоматами. Князев и Лянка взлетели на подмостки и дружно рухнули лицом вниз, инстинктивно прикрывая головы.

Если б речь шла не о тех, кто и так уже мертв, Игни назвал бы это бойней.

Люди – нет, Есми, – заполняли проходы между рядами сломанных стульев и оставались лежать, растопырив конечности и запрокинув головы. Сейчас, когда их нечеловечески белые глаза были закрыты, все это казалось съемками фильма об ужасах холокоста.

Едва расправились с теми, кто преследовал Лянку и Князева, прибыла вторая партия. Затем третья. Шестеро благополучно вернувшихся ребят засели у дальней стены, прислонившись к ней спинами, и зажимали ладонями уши. Сейчас они совсем не выглядели вояками.

– Браво.

Как только стих последний выстрел, к ним подошел довольный Ригерт. В его демонстративно поднятой руке поблескивала бутылка спиртного, а за спиной декорацией к какому-то адскому представлению возвышались наваленные как попало горы человеческих тел.

– Черт бы тебя побрал!

Беловолосая девчонка подняла на командира взгляд заплаканных глаз и вдруг набросилась с кулаками, выбив бутылку у него из рук. Тот даже не пошатнулся. Обхватив орущую Лянку за плечи, Ригерт прижал ее к груди и держал так, пока она не перестала отбиваться и только чуть слышно всхлипывала в тишине, которая казалась звенящей после недавнего шумового ада.

Они о чем-то шептались, но Игни не слушал, наблюдая за тем, как по команде покидают зал вооруженные люди – их лица были скрыты под черными масками, и он не мог прочесть на них ничего, но вряд ли это было удовлетворение от хорошо выполненной работы. Наверняка им что-то объясняли об истинном устройстве мироздания и о том, что сейчас с ним происходит… и конечно же они знали, что расстрелянные ими несколько сотен таргетов – не мирные граждане, да и не граждане вовсе. А кто же?..

Самого страшного серийного маньяка двадцать первого века зовут Вероника Бородина.

Ваш выход, ребята. Время собирать урожай.

На подгибающихся от слабости ногах вторые души спускались со сцены на торжественный поклон. Все, кроме Лянки, которая по-прежнему прятала лицо на груди режиссера этого макабрического спектакля.

Ритуал. Никто не учит юных альтерантов тому, как следует обращаться с Есми. Равно как и тому, что такое Полупуть и что такое они сами. Ты просто открываешь глаза. Тебе четырнадцать. Ты словно видел долгий сон о том, как учился ходить и говорить, как строил башни из песка, лил слезы по пути в детский сад, стоял на школьной линейке с букетиком поникших гвоздик… Получал первые двойки, дрался за школой, читал про пиратов с фонариком под одеялом. Ты знаешь о жизни ровно то, что довелось пережить твоей первой душе, но знаешь это так, словно подсматривал в замочную скважину.

И вдруг ты открываешь глаза. Тебе четырнадцать. Ветер в лицо.

Шаги. Только в теории, на практике все иначе.

Слова. Невозможно. Не получается.

Есми. Вот оно, твое первое слово. Точно так же, как тот, другой, произносил «мама».

Все понимается через боль. Слишком далеко отошел – рывок. Полупуть. Вот он, твой первый шаг. Не слушаться – больно. Голод – больно. Есми – тоже больно. Но невозможно не делать того, для чего тебя оставили в этом мире.

Ты не спаситель, ты – преступник.

Ритуал. В том, чтобы его совершить, нет ничего сложного. Любой альтерант знает это с четырнадцати лет.

Мерзко ли? Да так. Дело привычки. Как и вся эта чертова недожизнь.

Вот и сейчас они – просто Хароны, по колено бредущие в темных водах Леты. Там, где проходят они, не остается ничего, кроме пыли, трухи и пружин, торчащих из сломанных кресел. Кроме битого стекла и километров старой кинопленки. Сотни душ устремляются вверх сквозь крышу разрушенного ДК – прямо в светлеющее мартовское небо. И первый весенний дождь смывает с улиц города нечаянные следы.