Время «Ч» - Сергей Соболев

Шувалов скрепя сердце согласился с моими резонами, хотя заметил при этом, что повторной попытки покушения на меня, спецагента и подполковника ГРУ Мокрушина, можно ожидать до Судного дня.

Юрьич спросил, устраивает ли меня Измайлова в качестве прикрепленной (совсем без охраны руководство не хотело меня оставлять). Сказал, что сама агентесса хочет и далее состоять при мне, и вообще… она уже – в теме. Конечно, с мужиком работать было бы проще, подумал я. Но, с другой стороны, коней, женщин, собак и пр., как известно, на переправе не меняют.

Ну вот: все вернулось на круги своя. Около полуночи мы приехали на явку в Мневниках, на уже порядком обжитую нами служебную квартиру. День выдался очень тяжелым, лично я не то что руками-ногами, но уже едва и языком мог ворочать…

Я принял душ, пропустив вперед женщину, переоделся, и на это, кажется, ушли остатки моих сил. Ганс, как и в прошлую ночь, улегся на полу у дверей спальни. Измайлова постелила мне на диване в гостиной; я после душа рухнул в койку – на этот раз, кажется, я буду спать как убитый…

Черта с два!

Я действительно поначалу рухнул в черную яму, показавшуюся мне бездонной. Но аспидная темнота быстро уступила место зеленовато-мертвенному свету, я понял, что вновь оказался в подземном схроне. Боевики амира, под боком которых мы находились все последние дни, скрытно наблюдая за их «зимним» лагерем и сканируя эфир нашей собственной портативной радиоустановкой, даже и не предполагали, что кто-то из федералов способен так дерзко себя вести и так близко подобраться к их охраняемому и тщательно замаскированному логову…

Я увидел зыбкие очертания укрепленных полусгнившими бревнами и досками стен бункера, увидел два спальных мешка, в которых я и мои товарищи по очереди спали, – мы пытались спать – дожидаясь момента, когда можно будет покинуть это временное убежище, едва не ставшее западней для всех нас…

Увидел также сидящего на полусгнивших досках и вжимающегося спиной в угол землянки человека… на правой, неповрежденной руке браслет с цепочкой, замотанной вокруг бревна, служащего центральной опорой, левая забинтована и висит на повязке… на голове у него тоже накручены бинты, порядком загрязнившиеся, с бурыми разводами засохшей крови…

Я рванулся прочь из этого гиблого места, но, толком не проснувшись, опять рухнул в сон. И что же? Увидел до боли знакомую картинку: пространство вокруг меня исподволь начало светиться мертвенно-зеленоватым, слабофосфоресцирующим светом… Медленно, как на проявляемом негативе, из темноты проступили контуры этого замкнутого пространства… Ну а затем там, где угадывались очертания человеческой фигуры, стала разгораться парочка адских угольев… все это выглядело так, словно кто-то из нездешнего далека, проявляя недюжиную настырность, пытался нащупать меня своим звериным огненным взором…

Чертыхаясь, я поднялся с дивана и поплелся в ванную, чтобы принять ледяной душ. «Не спать, кафир! – откуда-то, словно из-под земной толщи, донесся до меня чей-то приглушенный голос. – А то проспишь самое интересное: Джабраил уже занес над вами, грешниками, свой огненный посох, ну а сам ты умрешь лютой, жуткой, нечеловеческой смертью!..»

Поняв, что мне не удастся уснуть, я устроился в холле, сдвинув вместе два кресла. Едва я устроился, как притащился Ганс. Сначала он сидел возле меня, потом отвоевал себе место на втором кресле – я вынужден был чуток сдвинуть ноги – и положил мне на колени свою тяжелую лобастую голову…

Я безбоязненно потрепал зверюгу по загривку. У нас с этим лютым псом есть много общего, подумал я. Мы хладнокровные убийцы – я и он. Мы оба натасканы на то, чтобы вцепиться в глотку врага и загрызть его насмерть.

Но есть между нами и существенное отличие, причем не в мою пользу: наказывать Ганса, если он сделает что не так, без толку (в крайнем разе Измайлова может лишить его сахарной кости на обед). Мои же хозяева не столь либеральны, и если я серьезно лоханусь, от меня могут, во-первых, отказаться, то есть вышвырнуть вон из системы, как говорится, без выходного пособия, во-вторых, отдать на живодерню в руки молодцам-инквизиторам, а в-третьих, отправить в такое пекло, откуда даже такие башибузуки, как Рейндж, обратно уже не возвращаются…

Не знаю, что за мысли крутятся в голове этой собаки-убийцы, но лично у меня из головы не выходит курчалоевское дело, из-за которого у меня не только возникли серьезные проблемы по службе, – это бы, как говорится, полбеды, – но которое, кажется, потрясло даже мою давно очерствевшую, покрытую рубцами и струпьями душу.

С упорством маньяка, с настырностью, достойной лучшего применения, я в своих мыслях вновь и вновь возвращаюсь к тем окаянным денечкам, когда подчиненная мне ВОСГ и лично я, командир спецгруппы Мокрушин (он же – майор Владимиров), находясь в автономном поиске, в условиях полной секретности выслеживали курчалоевского амира с одной лишь целью – дабы «исполнить его на месте».

У начальства, понятно, свои резоны, чтобы как можно скорее доложить высшему руководству страны о суровой каре, настигшей одного из самых жестоких – и наглых – полевых командиров «чеченского сопротивления». Заодно и общество подуспокоить: установлен и ликвидирован один из главных виновников трагедии в Беслане Ахмед Исмаилов, чьи боевики составляли до трети сводной бандгруппы, совершившей одно из самых чудовищных преступлений современности. Подобного рода «позитив» сейчас нужен как воздух: время-то идет, а за сотни ребятишек, – а также взрослых, угодивших в заложники, и отборных бойцов спецназа, которым во время отчаянного штурма удалось спасти многих, но не себя самих, – сгоревших в адском огне и расстрелянных бандитами, пока что, по большому счету, так никто и не ответил.

Начальство может думать и говорить что хочет: если с Шуваловым я всегда или почти всегда могу найти общий язык, потому что знаю его много лет, и он знает меня как облупленного, то с такими деятелями, как генерал-лейтенант Н., говорить о чем-либо бесполезно, потому что у них на все уже имеется собственное мнение, совпадающее, что характерно, с мнением и пожеланиями их собственного начальства. Мне не дано сейчас знать, какое решение примут по Исмаилову: объявят ли о его гибели уже по ходу очередного субботнего совещания Совбеза в Кремле, до начала которого осталось менее полутора суток, подняв пропагандистскую шумиху вокруг данного события, или же откажутся в последний момент от этой явно скороспелой идеи и потребуют от соответствующих ведомств еще раз все хорошенько перепроверить и внести по личности амира, так сказать, окончательную ясность.

Ну что ж, наше начальство, как и любые другие властители, любит бодрые доклады и победные звуки фанфар. Что же касается меня, спецагента Мокрушина, то мое мнение – и мои сомнения – по данному вопросу теперь, кажется, вообще никого не интересуют…

И все же я должен – обязан, блин! – разобраться в том, что произошло в ходе моей последней по времени командировки в Чечню. Я должен понять, где и в чем я ошибся, – как главный исполнитель и командир спецгрупп «Браво» – и что у меня получилось, как говорится, в сухом остатке. В иных условиях я, может быть, махнул бы на эту вспухшую, как нарыв, проблему рукой: не ошибаются только те, кто ни черта не делает. Кажется, не выгорело на этот раз? Ну и ладно! Фиг с ним! Ну лажанулся с этим амиром… с кем не бывает?! Про него уже вон сколько раз докладывали, что ликвиднули. И что? Никого за это не судили и наверняка даже не наказали. Вот и твой рапорт, Рейндж, в котором, истины ради, ты выказал кое-какие сомнения – подошьют в папку, задвинут в архив, где он будет пылиться до второго пришествия…