Баллада о Максе и Амели - Давид Сафир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Олень был удивительно красивым, и я всерьез задалась вопросом, почему в мире господствуют люди, а не олени. После того как мы убили этого оленя и насытились его плотью, Пятно – как и в любой другой день – стал рассказывать истории о древних временах. Особенно увлеченно он всегда рассказывал о первенцах волка-отца и собаки-матери – первенцах, которые образовали семейную пару.
Пятно перестал рассказывать, лишь когда солнце уже стало заходить за горизонт и мы нашли себе место для ночлега под выступом скалы. Когда вожак пошел к какому-то дереву, чтобы возле него облегчиться, Белый Хвост сказал мне:
– Он любит старинные истории. Но я сочиню новые.
Его дыхание при этом прямо-таки ударило мне в мордочку своим резким запахом. Никто из сородичей Пятна не одобрял его решения принять меня в их свору, а особенно Ненависть, которой оставалось лишь горевать по поводу того, что она не была его избранницей.
– Он хочет завести с тобой детенышей, – сказала она. – Так, как это сделали первенцы, хотя предсказание рыжего орла и предостерегало их от этого.
В обычной ситуации я сочла бы ее слова смехотворными, но от вожака каждый день начинало пахнуть жизнью, когда он рассказывал о брачном союзе первенцев. Однако запах этот был не таким, как от Макса, от которого пахло одновременно и жизнью, и любовью. Исходивший от Пятна запах был лишь запахом желания породить новую жизнь.
Я, получалось, могла обзавестись детенышами.
Могла обзавестись детенышами с волком, который защитил бы их от всех опасностей. Кроме того, если бы он умер, мое сердце не стало бы разрываться на части. Потому что я этого самца не любила. Это было даже больше всего того, о чем я могла когда-то позволить себе мечтать на своей мусорной свалке.
С этой мыслью я заснула, и мне стал сниться тот день, когда я утратила свою сестру.
Анатьяри идет, пошатываясь, вниз по склону песчаного пригорка. Из его живота сочится кровь, и до нас доносится запах его внутренностей. Если бы он был кенгуру, мы набросились бы на него, чтобы утолить свой голод. Однако мы этого не делаем. Он ведь принадлежит к нашей стае.
Нить, связывающая меня с этой собакой, позволяла мне, лежащей на больничной койке в отделении интенсивной терапии, чувствовать, что ей снится тот день, в который все это началось. И поэтому мне, все еще пребывающей в лихорадочном бреду, тоже пришлось вспомнить об этом дне, то есть о том, как мужчина из племени с тотемом в виде змеи напал на Анатьяри и ударил его рубилом, когда Анатьяри приблизился к источнику, принадлежащему этому племени. Анатьяри из последних сил сумел доковылять до того места, где находились мы, чтоб предупредить нас о близости врага. С того времени прошли уже тысячи лет, но у меня все еще звучат в ушах его крики. Я слышала их каждый день. В каждой своей жизни.
Анатьяри, так и не дойдя до основания пригорка, падает. Йедда громко зовет шамана. Мы, собаки, бежим вверх по склону пригорка. Дьялу подбегает к Анатьяри и чувствует то, что чувствую и я, – запах приближающейся смерти. Наш брат умрет. Не сразу. Но не позднее того времени, когда наступит полуденная жара.
Шаман. Смехотворный старичок. Такой же, как все самопровозглашенные мудрецы. Ни один человек не живет достаточно долго для того, чтобы стать и в самом деле мудрым. Даже я не стала по-настоящему мудрой, хотя и помню о каждом своем возрождении. Если бы я была мудрой, то не лежала бы сейчас в больнице с разорванным лицом и наполовину обгоревшим туловищем. Медведь, смертельно раненый моими пулями, рухнул наземь в нескольких метрах от меня, и от одного только вида его трупа в моем организме пробудилось желание жить. Я поднялась на ноги, проковыляла сквозь горящий лес и в конце концов упала на землю у основания какого-то пригорка. Однако перед тем, как потерять сознание, я почувствовала, как на мое измученное тело закапал дождь. Следующее, о чем я сейчас могла вспомнить, было то, как я проснулась в отделении интенсивной терапии, и как невообразимо молодой врач рассказал мне, что, на мое счастье, меня обнаружили в лесу спасатели. Однако мне придется долго ждать, пока заживут мои раны, а потому мне необходимо запастись терпением. Терпением, которого у меня вообще-то не было.
Крики Анатьяри разносятся по всей пустыне. Рядом с ним находимся только мы с Дьялу. Йедда пытается убедить шамана помочь Анатьяри. Однако этот старик хочет помочь только самому себе, а потому обращается вместе с остальной нашей стаей в бегство, спасаясь от племени, которое считает своим тотемом змею.
– Не убегайте! – кричит Йедда.
Никто ее не слушает, кроме нас с Дьялу.
– Не убегайте!
Она пытается догнать остальных людей и кричит. Сначала это слова, затем просто какие-то звуки. Наша стая бросила Анатьяри. И Йедда начинает плакать. Эта сильная женщина – моя сестра – плачет. Я спускаюсь по склону пригорка к ней и лижу ее ладонь. Но у меня не получается ее утешить, как бы я ни старалась. Ее слезы продолжают течь, и я чувствую себя настолько беспомощной, что иду обратно к Дьялу и Анатьяри.
Никогда впоследствии я не испытывала такого страха, как тогда. Ни в голодную зиму, ни на костре, на котором меня сжигали, ни даже в концлагере.
– Наш брат будет долго страдать, – тихо говорит Дьялу.
– И кричать, – добавляю я. – Сначала громко. Затем тихо. Потому что у него будут иссякать силы.
– Но боль его будет все такой же сильной.
Я посмотрела на собак. Они стояли возле Анатьяри. Они оставались ему верны. А значит, и мне. По крайней мере, я так думала.
– Мы должны ему помочь, – говорит Дьялу. – Помочь? Я не понимаю. – Чтобы он не мучился.
Я все еще не понимаю.
Дьялу наклоняется над Анатьяри.
Но этот пес вдруг впился в Анатьяри зубами.
В шею.
Анатьяри закричал еще громче, чем раньше.
Пока его крики не сменились хрипом.
Я заревела, как разъяренный зверь.
Дьялу бросает взгляд на Йедду. Он чувствует себя виноватым. Теперь, когда он видит, что он натворил по отношению к ней, он уже не может впиваться в Анатьяри зубами. Но Анатьяри все еще жив, и ему придется и дальше испытывать мучения, если… да, если я его не…
Инала тоже впилась зубами в Анатьяри.
Жизнь уходит из Анатьяри. Я ему помогла. Его кровь течет у меня по глотке. Я ею давлюсь. Мы голодны, и его плоть могла бы стать для нас едой. Однако мы убили его не для того, чтобы съесть. Мы убили его из любви к нему.
Эти собаки показали свою истинную сущность.
Существует много видов любви. Для них следовало бы придумать различные слова, а не только одно. Одно слово – для любви к природе. Одно – для любви к матери. Одно – для любви к сестре. Одно – для любви, которая приносит страдания. Одно – для любви, от которой хочется радостно прыгать. Одно – для любви, которая помогает кому-то умереть.
