Планета райского блаженства - Гарри Гаррисон

Ни шатко ни валко день все же прошел, солнце перевалило зенит и сползло к горизонту. А когда оно уже пронизало красноватыми лучами вечерние дымы деревенских очагов, в конце долины появилось пыльное облако. Заверещав от восторга, мальчик припустил к парадному подъезду.

Должно быть, машина не раз побывала под дождем и хорошенько помесила грязь: хрусталь и золото были заляпаны сплошь. Шофер, открытый всем стихиям на своем высоком сиденье, тоже получил щедрую долю слякоти и пыли; он был страшно рад заглушить двигатель и поднять до отказа рычаг ручника. Опустился трап, мальчик бросился встречать пса. А тот был мрачнее тучи.

– Сиссерекс, – прорычал Хозяин, сходя, – ванну мне сейчас же, и погорячей. День был ужасно долог, я измотан и грязен, и вообще я не в духе. И сними ошейник, он, проклятущий, всю дорогу меня душил…

– Давай я сниму, – подскочил мальчик, но пес без единого слова отвернулся и потрусил в дом.

Мальчик недоумевающее посмотрел вслед, он никогда не видел Хозяина в таком дрянном настроении. И тут из машины донеслось хныканье.

Трап был уже убран. Подойдя, Бродяга ухватился за подножку, подтянулся на руках, осторожно заглянул в салон.

И увидел мальчика в углу. Совсем малыш – съежился в комочек и рыдает так горько, будто у него разрывается сердце.

– Это еще что за новости?! Ты кто такой? И что тут делаешь?

Вот уж сюрприз так сюрприз. Бродяга редко встречал других мальчиков, только когда их привозили в усадьбу Хозяева-визитеры, но поговорить с себе подобными толком не удавалось, и общение чаще всего заканчивалось потасовкой из-за какого-нибудь пустяка. А тут совсем кроха, меньше он и не видел никогда. Такой не то что драться не будет, но и просто задираться не посмеет.

– А ну, вставай, – велел Бродяга. – И выходи, да поживее.

Малыш неохотно, медленно встал, вытирая кулачком глаза, а в другой руке крепко держа куклу. Вышел под солнце – и заморгал; на щеках блестели слезы.

– Слышь, у тебя имя-то есть? Меня Бродягой кличут, и я здесь – мальчик.

– А меня… Пятнышком назвали… из-за этого вот. – Малыш показал черную родинку на щеке.

– Да ты, Пятнышко, совсем еще мелочь пузатая. Годков-то сколько тебе?

– Не знаю… Мне никто не говорил.

– Эге, ты у нас не только недомерок, но и недоумок. А мне… тридцать пять. Это десять, десять, десять и пять.

– Десять – это сколько? – живо заинтересовался Пятнышко; мигом забылись печали и высохли слезы.

– Две руки, вот, гляди. А одна рука – это будет пять. Неужели не знал?

– Нет… но теперь знаю, и это здорово. Еще я знаю один и два.

– Да, брат, многому же тебе предстоит научиться. Есть хочешь?

– Да…

– Тогда пошли. Это мой дом, я могу брать еду, когда захочу.

Пятнышко успел сильно проголодаться, он ел жадно, но одной рукой, потому что в другой по-прежнему держал куклу, ни на секунду не расставался с ней. Задумчиво посмотрев на игрушку, Бродяга сказал:

– У меня тоже есть кукла. Где-то валяется…

– Это моя! – вскинулся Пятнышко, боязливо прижимая имущество к груди.

– Да не нужна мне эта рухлядь, успокойся. Где твой Хозяин?

Малыш плаксиво оттопырил нижнюю губу, затравленно огляделся и сообщил:

– Нету…

Вот тогда-то и возникло у Бродяги предчувствие беды – в первый раз тревога легонько кольнула сердце.

– Ладно, ты того, не задерживайся у нас. Здесь я – мальчик.

– А мне тут и не нравится, – шмыгнул носом собеседник.

– Вот и хорошо.

Бродяга дал ему кулаком по уху, чтобы получше дошло. Пятнышко, как будто только того и ждал, зашелся ревом.

– Ссступай к госссподину! – проковылял в комнату взволнованный слуга. – Хозззяин зззовет, сссрочно!

Сссердится!

Обрадованный мальчик помчался во всю прыть, плюхнулся на ковер возле Хозяина, который жадно поглощал сырой мясной фарш из большой миски.

– А где второй? – спросил пес.

– На кухне, ест и хнычет. Такой плакса! Зачем ты его привез?

– Вопросы задает Хозяин, а не мальчик, – прорычал пес, изображая гнев.

Мальчик сразу разгадал притворство, но от этого тревога только переросла в страх. Пес заглянул ему в лицо и тотчас же повернулся к серебряной миске, круговым движением языка слизнул мясные крошки.

– Ты когда-нибудь думал о собаках, о мальчиках, о завроидах? – спросил он.

– Может, и думал, не помню.

– Позволь-ка я тебе расскажу о нас, а ты посидишь и послушаешь, как никогда до сих пор не слушал. Этот мир – твой…

– Знаю, знаю! Он и твой, и…

– Цыц! Слушай и мотай на ус, а говорить будешь, когда я разрешу. Так вот, этот мир – твой. Я про Землю, про всю планету. Мой народ прилетел сюда издалека, из межзвездного пространства, – так гласят хроники. И случилось это – опять же, если верить хроникам, – очень и очень давно. Мы звались небесными гончими…

– Красиво.

– Что тут красивого-то? Слушай и не перебивай. Своей родиной мы правили сначала как звери, потом – как разумные звери. Сперва полагались на силу челюстей, а потом на силу мозгов. Мы ведь очень умные, куда умнее этих зеленых неповоротливых завроидов. Но без них обойтись было никак нельзя. Без их рук. Лапа хороша в некоторых делах, но с рукой она нипочем не сравнится. Рука может абсолютно все. И нам удалось вывести разумную породу ящеров, из них получились превосходные слуги. Только тогда мы стали настоящими небесными гончими и подчинили родной мир, а потом и другие миры, своей воле. Править нам нравилось, а еще мы любили сражаться, и ваша планета дала нам вдосталь того и другого. Вот теперь можешь задавать вопросы.

Мальчик уселся на ковре, его глаза возбужденно блестели.

– Вопросы? Нет у меня вопросов. Еще что-нибудь расскажи, пожалуйста!

– Разве ты не возненавидел меня? Ведь я сейчас признался, что мы отняли у тебя мир!

Мальчик рассмеялся – как будто прозвенел серебряный колокольчик.

– Да ты шутишь! Никуда мой мир не делся, вот он, кругом.

– Но раньше он принадлежал тебе, твоему народу. Вы сражались за свою родину и погибали, а теперь она целиком наша.

– Но ведь хуже она не стала? Значит, все в порядке.

– Похоже, ты и в самом деле не понимаешь. – Глаза пса были полны сочувствия и нежности, а еще великой печали. – Но когда-нибудь непременно поймешь. Мы не желали такого итога – хроники гласят, что многие из нас предлагали прекратить смертоубийства и возвратиться домой. Но остановиться было уже невозможно. Ибо мы понимали: рано или поздно вы полетите следом за нами, чтобы отомстить, и тогда уже сила будет на вашей стороне. Обуреваемые скорбью, мы довели войну до победного конца и сделали этот мир таким, каким ты его видишь.