Интимные места Фортуны - Фредерик Мэннинг

все дуют в три горла, пока лавочка не закроется. Было там несколько ветеранов с фронта, несколько ребят, которых отпустили из госпиталя в казармы, но уже не годных к строевой, несколько новобранцев. Но большей частью там были шахтеры, те пидоры, которые заняли наши рабочие места, чтобы военную форму не носить. Ну, бля, и шахтеры из них…

Ну так вот, как-то в субботу вечером мы там немного выпили, но вполне мирно, и тут один из этих пидорных шахтеров подходит и орет во всю глотку, выпить нам предлагает. Мы были мирно настроены, и осмелюсь вам сказать, что можно было бы и выпить с ним, но эта тварь сует руку в карман, вытаскивает пригоршню брэдбериз[118] и полукрон и бросает их на барную стойку. «Это, — говорит, — мой заработок за неделю. И, бля буду, я и восьми часов не работал, чтоб это получить. И мне, сука, плевать, хоть бы эта блядская война вечно длилась!» Гляжу я, а Мэдли побелел весь, выглядит тревожно и спрашивает того: «Это ты мне сейчас говорил?» А тот: «Ага, тебе». — «Ну а это — тебе, ублюдок задроченный!» — отвечает Мэдли и хрясь ему прямо в табло. Тут подскакивают его дружбаны, а следом — наши. Короче, пять секунд — и в этом сраном баре такой кавардак, что любо-дорого смотреть. И еще эта старая блядь за стойкой вопит в истерике и зовет полицию.

Тут Мэдли схватил этого козла — а тот вопит и сыплет такую херню и выкручивает ему руку так, что чуть не отламывает. А я занят тем, чтоб не подпустить к ним других козлов — его дружбанов. А ему все вокруг по херу, тащит козла через черный ход во двор, а за ними эта старая сука — и орет благим матом. А Мэдли затаскивает его в сортир и сует головой в писсуар. Я тоже выскочил через черный ход, и как раз вовремя, потому что «красные шапочки» уже заходили в бар. Я гляжу, Мэдли закончил свое дело и вытирает руки об жопу и говорит: «А теперь, тварь, пиздуй домой и там дрочи втихаря». А я говорю: «Порыли отсюда. Там уже ебаный патруль нарисовался». И мы махнули через какой-то штакетник на заднем дворе, и одна палка сломалась, так что я такую занозу себе в руку засадил! Короче, сдристнули мы по каким-то глухим боковым улочкам, добрались до «Короны», приняли там по паре пинт и, успокоенные, пошли домой.

— Гляньте на этот штопаный противогаз! — вскричал Мартлоу. — Ну а ты, Плакса? Ты ведь не любишь драться?

Лицо Плаксы просветлело от радости.

— Потасовки я люблю, если, конечно, дело не заходит слишком далеко, — ответил Плакса. — Много бы я дал, чтобы посмотреть, как ты обошелся с этим парнем, Мэдли. Он из тех, кто готов срубить фишку на всем и на всех, и любым способом. Думаю, из-за таких начинается половина войн на свете. Ссыкло!

— Все это действительно так, Мэдли? — спросил капрал Хэмли.

— Что-то навроде того. Толком не помню, — скромно отвечал Мэдли. — А вот то, что он сказал о людях дома, это точно, в большинстве они такие. Их ни разу не ебет, что тут с нами происходит, по крайней мере до тех пор, пока они могут быть спокойны за свою шкуру. Говорят, что готовы принести любую жертву, но эта жертва, сука, мы и есть. Хуета, а не народ! А уж кровожадные — нет слов! Можешь быть уверен, твои лучшие друзья не успокоятся, пока не увидят твое имя в списке погибших. Я сказал одному, что он, похоже, знает об этой кровавой каше побольше, чем я на войне узнал. Единственный человек, сохранивший рассудок, — моя мамаша, одна она заботилась, все старалась угодить мне. Она хотела знать, чего бы еще я хотел съесть, и не желала ничего знать о войне. И только за меня она боялась. И больше ни о чем и ни о ком не думала. «Господи, пусть он скорее будет дома!» — молилась. И дай бог, я буду.

— А потом они устраивают эти сраные вечеринки, — продолжал Глейзер. — Мы с Мэдли попали на одну такую. Вам, небось, приходилось видеть такое бабье. Девахи лет семнадцати, размалеванные хуже динозаврихи Герти[119], если помните такую. Одна выходит и поет для них похабные песенки. Я припоминаю одну, которую она пела вместе с другой сучкой: «Мне нужна тряпочка», в смысле затычка. Она пела, а все подпевали. Когда кончится эта ебаная война, ты вернешься в Анг лию и не найдешь там никого, кроме кучки отказников да чертовых блядей.

— В этом мире есть хорошее и есть плохое, — мягко сказал Пэйси. — И я не знаю, чего больше, хорошего или плохого, Знаю только, что от хорошего мало прока. И не во что больше верить, не во что.

— Не во что, — мрачно согласился Мэдли. — Да и не было никогда.

— Уж нам точно не во что, — снова сорвался в тоску Плакса Смарт. — Слыхали, что сегодня читал капитан Томпсон в приказе? Насчет того, чтоб не оказывать помощи раненому и бросать такого пидора на поле боя? Такие приказы придумывает сраный начальник, который ни разу и в бою-то не был, бля буду! Пидор из тех, что смотрят на войну из штабов главного командования.

— Вам бы не надо так говорить, — проворчал капрал Хэмли. — Вы уже получили приказ.

— А я не против такого разговора, — продолжал Плакса, снова подняв огромную и плоскую лапу, словно затыкая пасть всему миру. — Не вижу, чего б нам не поговорить про это. Если я вижу, что упал мой корешок, то никакой начальник во всей британской армии — а их тут, видит бог, ох как много — не остановит меня. И я по ступлю так, как считаю правильным. И если я хоть немного знаю тебя, то и ты поступишь так же.

— И все равно не нужно говорить об этом, — примирительно сказал капрал. — Я и не говорю, что ты не прав. И я бы поступил так же, как и любой другой. Но на фига нам об этом песни петь.

— А вот что меня убивает, — хмыкнул Шэм, — так это придурок, который сочиняет все