Маша, Машенька, Машуня… или Любовь вопреки - Вета Маркова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Конечно, Артур, поехали.
Я подошла к многочисленным букетам, расставленными вчера с такой заботой по вазам, выбрала самый нежный из белых роз.
— Поехали, я готова.
Дэна с Каринкой мы попросили передать родителям, что мы скоро приедем, и захватить от метро Билала, он уже сообщил, что он жив, здоров и готов праздновать дальше.
Утро было пасмурным, небо заволокло тучками и от вчерашней прекрасной и солнечной погоды не осталось и следа. Упали первые капли дождя. Артур заботливо открыл зонт.
«Наталья Николаевна Тихомирова-Баграмян». Море цветов, все очень ухожено. У меня создалось впечатление, что человека не стало недавно, обычно с годами мы, к сожалению, забываем о последнем пристанище любимых людей.
— Добрый день, мама, — тихо произнес Артур. Я положила букет роз. Артур стоял рядом крепко держа меня за талию. Какое-то время стояли молча, каждый думал о своем.
— Странно, откуда столько цветов? Я всегда прошу смотрителя следить за букетами. Букет свежих цветов у мамы есть всегда. Она очень любила цветы. Но…
— Не думала, что можно было так…
— Как, милая?
— Двойная фамилия.
— Я был бы против. Никогда не понимал маму. Это какая-то неуверенность в муже, получается, недоверие ему, — Артур прижал меня сильнее, как будто испугался, что я могу исчезнуть, но его голос становился спокойнее, ко мне возвращался мой Артур. — А вот и Тимофеевич. Сейчас все узнаем.
По дорожке шел мужчина, мы пошли ему навстречу, он поздоровался с Артуром и с интересом посмотрел на меня.
— Это моя молодая жена. Откуда столько цветов у мамы?
— Уже полтора месяце к ней приходит один и тот же мужчина. Каждый раз приносит букет свежих цветов, так что цветы не успевают вянуть. Приходит часто и сидит подолгу, как будто ему не куда идти.
Мы втроем стояли на боковой аллейке, мужчины разговаривали.
— А вот, кстати, и он, — кивнул собеседник в сторону входа.
Мы обернулись. Это был Ваграм Ашотович. Артур напрягся, по лицу пробежала уже знакомая мне тень ревности.
— Артур, — я взяла мужа за руку, — не надо. Это его женщина…
Артур посмотрел на меня, взгляд смягчился:
— Ты права…
Отец не заметил нас, подошел к могиле, положил букет, это был букет белых астр, опустился на колено и склонил голову.
Прошло несколько минут. Ваграм Ашотович стоял без движения, склонив голову перед могилой любимой. Мы с Артуром переглянулись и решили подойти к отцу, подойдя, мы положи руки ему на плечи. Ваграм Ашотович обернулся, медленно встал.
— Доброе утро, отец.
— Доброе, не ожидал вас здесь сегодня увидеть.
— Я знакомил маму со своей женой.
— А я пришел рассказать любимой о свадьбе нашего сына.
Они даже сейчас пытались что-то доказать друг другу. Артур был напряжен, весь натянут как струна, я это чувствовала по его руке, которая лежала на моей талии.
— Мужчины, а вам не кажется, что Наталья Николаевна любила вас одинаково, но разною любовью: одного — как мужа, другого — как сына. И ваша любовь, и ваша привязанность к ней тоже разная. К чему эти молнии и стрелы во взглядах. Ее нет, но она вас видит и ей больно на это смотреть, подумайте над этим, пожалуйста, — робко сказала я, мне очень хотелось мира в моем, теперь уже моем, доме.
Мужчины посмотрели на меня, а я смотрела на образ Натэллы и просила её помочь найти ключик к сердцам ее мужчин, помочь достойно справиться с тяжелым наследием полного непримирения между ними.
На затянутом тучками небе появился разрыв и лучик солнца, скользнув вниз, осветил образ Натэллы. Она «улыбнулась» мне.
— Артур, — прервал молчание отец, — не совершай моих ошибок, сын. Научись не ревновать Машу. Будь просто горд, что у тебя такая жена. Прогони ревность. Не превращай вашу семейную жизнь в ад. Машенька (так он назвал меня впервые) такого не заслуживает.
Отец обнял нас двоих одновременно.
— Пойдем, пап. Нас ждут гости.
Ваграма Ашотовича ждало такси, ему еще нужно было куда-то заехать, что-то привезти к столу. Нас он в такие подробности не посвящал.
Разговор отца и сына
Сегодня был первый вечер, как разъехались все гости. Мы наслаждались тишиной и покоем.
Я ушла в спальню, мужчины остались в гостиной, у них был мужской разговор, мне не хотелось стеснять их своим присутствием. Через полузакрытую дверь разговор был слышен, и я стала невольным слушателем.
— Сын, неужели ты до сих пор считаешь, что я не пытался вернуть Натэллу или вернуться к ней? Да, в Ереване я решил, что это женская блажь. Вернувшись в Кисловодск, увидев пустую квартиру, осознал, что натворил. Но, было поздно! Догадался, что уехала в Ленинград, к отцу. Дозвониться не смог. Телефон предательски молчал. Ехать было бесполезно, отец меня ненавидел со дня знакомства. Потом, месяца через два, на связь вышла Шуша. Рассказала, как их встретил Николай Иванович. Поведала о том, что ей, как и Натэлле, запрещено общаться со мной под страхом выселения и окончательного изгнания… Старик был совсем слаб. Ему тогда было чуть больше семидесяти, но война, ранения, голод, изнурительная работа на благо страны, разрыв с любимой дочерью и безвременный уход жены сделали свое дело. Через год его не стало. Я узнал номер домашнего телефона (его к этому времени поменяли). Звонил часто, но общался только с Шушей, Натэлла разговаривать со мною отказывалась. Приезд ничего не дал. Видел жену и тебя только издали. С тобой общаться было запрещено, если нарушу данное слово Натэлла обещала поменять фамилию себе и тебе на ее девичью. Я допустить такого не мог. Ты — мой сын, сын должен носить фамилию отца. Ты должен был быть Баграмян, я так хотел… С трудом уговорил Натэллу не отказываться от финансовой помощи, догадывался, что вам очень тяжело. С годами общение с Натэллой стало более тесное, встречи — более частыми. Мне разрешено было приезжать в Ленинград. Но Натэллу мог видеть или в ресторане, или в театре. Тебя видел только издали. Так мама пыталась оградить тебя от влияния армянского воспитания. Она постоянно повторяла, что у нее растет русский мальчик с русским характером, но армянской фамилией. Она всеми силами старалась привить тебе уважение к женщине и семье. Вижу, у нее это получилось.
Отец замолчал.
— Как бы мама не старалась, но армянская кипучая кровь во мне никуда не делась, отец.
— И это вижу. Отсюда и ревность, и обилие
