Доспехи бога - Лев Вершинин

— Д…да! — подтвердила неугомонная птаха. — Д…да-а!

Вудри прикусил губу.

Тоже — раскудахаталась. Да что ты понимаешь, дурища! Усадебка, конечно, дело хорошее, новое имя — еще лучше, да ведь и то правда, что такой фарт судьба раз в жизни подбрасывает, и не каждому. А желающих многонько…

Однако и птаха права: фарт — дело скользкое.

Смотри, брат, куда тебя занесло. Замки покорять, господ одолевать понравилось? А попробуй-ка теперь одолей Ллана, если у тебя верных людей пять сотен, а вокруг него уже сейчас три тысячи неприметных собралось…

Вудри заскрежетал зубами.

Обидно! Ведь невиданное же дело поднял, мир, считай, перевернул, такое сотворил, о чем только в сказках слышать доводилось… и, поди ты, приехали: поп безмозглый твою жизнь решать будет!

Нет, как ни крути, не нужна тебе, Вудри, тобою выкованная — тьфу! — победа.

А господам в ножки поздно кланяться; Степняку-разбойничку старые грехи, может, и спишут, а вот Отважного, который мужичье до столичных стен довел, не помилуют.

Хоть в пустыню беги, к барбароям. Может, и не съедят.

Нет выхода. И никто уже не приоткроет дверь, не поманит. Тех, чья сила не беспредельна, но велика, кто почти двадцать лет за спиной незримо стоял, от беды оберегал, из петли вытаскивал, так ты, брат, подвел — дальше некуда…

— Кто здесь? — Вудри поднял голову; показалось — кто-то скользнул за спиной. — Тоббо, ты?

Молчание. Легчайший шорох. Еле уловимое колебание воздуха. Невозможно… Усадьба оцеплена, надежные, вернейшие люди на страже. Но кто-то чужой в доме все же есть. Призраки? Они бродят бесшумно. А если кто-то из неприметных Ллана?

Что может так маячить во мраке за приоткрытой дверью?

— Тоббо! — Вудри грузно поднялся. — Это ты?

Он выглянул за дверь. В зале, конечно, никого. А в комнатке напротив?

Тоже.

Зато на лесенке кто-то шуршит, посмеивается даже, кажется…

— Я тебе, зар-раза, пошуршу, — наливаясь дурной кровью, посулил Вудри.

Неслышной, мягкой, звериной походкой убийцы он поднялся по ступеням, чутко вслушиваясь, зажав тремя пальцами лезвие ножа.

Узкая галерейка, глухая стена слева, и плотно закрытая дверь в тупичке.

И шорох.

Степняк пнул дверь и от бедра, без замаха послал нож вперед — прямо в глотку маячащему в полумраке незнакомцу.

Металл звонко ударился о металл.

Алые искры вспыхнули в лунном луче, вывалившемся сквозь облачную прореху.

Не человек. И не призрак.

Всего лишь бронзовая статуя — косматая борода, тяжелые надбровья, серебряный обруч поперек плешивого лба и огромный рубин над переносицей…

Тавыль Темный. Собственной персоной.

Вудри тихонько присвистнул.

Видать, не без мохнатой руки был хозяин усадьбы, ежели держал, считай, на самом виду ересиарха. На медленном огне полагается жечь последователей Темного; впрочем, покаявшихся до первой пытки сжигают на быстром.

— Вечный, спаси, Вечный, убереги, — машинально пробормотал Степняк, озираясь.

Эге, да тут не только тавылевой некромантией, тут, похоже, и алхимией баловались вовсю — ишь сколько вокруг колб, реторт, пробирочек разнообразных, склянок с порошками. Что и говорить, не робкого десятка был хозяин…

Вудри хмыкнул.

Робкого не робкого, а от его парней бежал быстрее лани, — ни Мамсиля, ни Камсиля, ни иных демонов звать на помощь не стал; и верно — ноги в руки куда надежнее.

Гляди ты, книги!

Много. Дюжины полторы. А то и все две. На полках зияют пустоты; как ни спешил хозяин, а кое-что прихватить успел. Понятно; на такой товар всегда спрос… «История герцогства Тон-Далайского» — все три тома.

«О нравах и обычаях минералов» Казуалия Мудрого — ну, понятно, где ж ей быть.

Редчайший труд прославленного коннетабля Вильбоа «Превратности церемоний, благородному юноше в миг обладания желанною девой надлежащих» — никогда видеть не доводилось, хоть слышать, конечно, слышал…

Вудри хмыкнул.

Узнай лазоревые, что вождь их грамоте разумеет, засмеяли бы, быки безмозглые.

Шагнул к полке, потянулся к «Травнику Уты», крякнув от натуги, выдернул тяжеленную инкунабулу в дощатом, бронзой окованном переплете. Перетащил на пюпитр, под косо сочащийся в окошко лунный свет. Ну-ка, где переписано? Ежели в Пульской обители, то, может, найдется там среди прочего и рецепт «меда волхвов», изгоняющего дюжину дюжин хворей; нужная штука…

Щелкнул застежкой. Морщась от взвихрившейся пыли, раскрыл наугад.

Отшатнулся.

По изволению общины и приговору мудрых, именем Того, кто Предвечен, перед семью свитками с шестьюстами тринадцатью запретами и пятьюстами девятью дозволениями, отлучаем, отделяем, изгоняем, осуждаем и проклинаем…

Древние значки чуть светились, но их слабое сияние резало глаза.

— О, Вечный!

Вудри, зажмурясь, осенил себя охранительным знамением.

Не помогло.

Пылающие письмена он видел и сквозь плотно закрытые веки.

Тем проклятием, которым Юлмум проклял грешников Армон-Анацива…

Которое Вылвыль изрек над продавцами тхе…

Которым Ас-Самулъ заклеймил своего колесничего…

И всеми проклятиями, изреченными Отцами Отцов с первого дня и до сего дня…

Этой книги не могло быть здесь, но она была — в переплете из-под «Травника».

Холодный озноб пополз вдоль позвоночника. Как в далеком детстве, когда некоего непутевого сорванца, поставив перед переплетенным в сафьян средоточием древней мудрости, стращали этими самыми проклятиями…

Именем семирогого Бу-Амара, именем великого уничтожителя Бу-Мазена, именем Ра-Аджуба, истребителя младенцев, именем Тахлана, князя темных начал, именем Ра-Антиса, сущего вне всего, именем вездесущего Офиннана, начертанным на скрижалях, именем буйного Мамсиля и Камсиля, брата его…

— Сами будьте прокляты! — хотел гневно выкрикнуть он, но не сумел, сорвался в унизительный взвизг. — Нет надо мной вашей власти! Я не ваш!

И услышал:

— Ты вырос, Мумуль, но совсем не изменился. Все так же самонадеян.

Резко захлопнув книгу, Вудри оглянулся. Никого.

Только спокойный глуховатый голос, не слышанный двадцать лет, но не забытый:

— Ветвь не может сама себя отрубить от ствола, Мумуль. Она может только сгнить, но даже гнилая дубовая ветвь не станет веткой осины…