Печать на сердце твоем - Андрей Валентинов

— Яз, Згур, Навко Месника сын…

В горнице стояла мертвая тишина. На мгновение Згур замешкался, вдохнул поглубже теплый горьковатый воздух…

— Поям тя, Улада…

— Прекратить!

Згур изумленно открыл глаза. Прямо в проходе стоял высокий худой человек в черном, подбитом медвежьим мехом плаще, из-под которого сверкала сполотская бронь.

— Внимание и повиновение! Именем Светлого Кея Войчемира!

Згур почувствовал, как дрогнула рука Улады. Он быстро оглянулся — гости, похоже, оцепенели от неожиданности. Ивор… Если он и был удивлен, то виду не подал, только чуть побелел старый шрам на правой щеке.

— Я тысячник Рух, выполняющий волю Светлого Кея, его рука и голос. Вот его тамга!

В поднятой руке блеснуло что-то небольшое, горящее ярким золотом. Згур заметил, как переглянулись гости, как словно ветром вымело стражу, заглянувшую в открытую дверь.

— Внимание и повиновение! Светлый Кей Войчемир, сын Жихослава, владыка Ории, повелевает: свадьбе не быть!

Внезапно Згуру показалось: это уже было. Свадебный стол, гости, бледная как смерть Улада. Да, было. Только свадьбу играли не в Валине, в маленьком, затерянном в лесах Злочеве, и посреди горницы стоял он сам со взведенным гочтаком в руке.

По горнице пронесся легкий шум. Пронесся — и стих. Тысячник быстро оглянулся: в горницу, чеканя шаг, входили кметы в тяжелой сполотской броне. На щитах гордо разевал клюв андский сокол. Рух дернул щекой, повернулся к Палатину:

— Ведомо тебе, Ивор, сын Ивора, что лишь по воле Светлого сын его жену себе взять может. Кею Велегосту, что ныне в Савмате пребывает, таковое дозволение отнюдь не дано было. А посему Светлый повелевает…

— Здесь мой дом, — голос Ивора звучал негромко и спокойно. — В своей дочери я волен, как и Кей Велегост — в своем слове. Вот обручник его, и обряд почти свершен…

— Не быть сему! — Рух нахмурился, вновь обернулся. Кметы с соколом на щите подняли копья. — Именем Светлого приказываю расходиться! А ты, парень, — тысячник с усмешкой взглянул на Згура, — ступай себе, пока плетей не отведал!

Послышался негромкий злой смешок — смеялась Улада. Згур почувствовал, как пересыхает от ненависти горло. Плетей? Эта сполотская сволочь смеет грозить ему, сыну Навко Месника!

— Иди! Иди! — ухмылка на лице тысячника стала еще шире. — Беги, парень, гнаться не будем!

Згур поглядел на отца. Губы Палатина беззвучно шевелились, словно всесильный Ивор не решался возразить. Наверно, так оно и было. Уже двадцать лет никто в Ории не смел нарушить волю Светлого. Згур глубоко вздохнул. На каком слове его перебили? «Улада»? Да, кажется…

— …Дойча Ивора, Иворова сэна, в женки… Рух взмахнул рукой. Тяжелый дротик ударил Згура в грудь, сбив с ног и отбросив назад, прямо на мягкий медвежий мех. Рука вцепилась в край скамьи. Удалось усидеть, не упасть. Краем глаза Згур заметил рядом Уладу. Наверно, оступившись, он потянул девушку с собой.

Кольчуга спасла, но боль на миг стала невыносимой. Згур закусил губу, вздохнул. Как там дальше? «Деля»?

— …Деля Кея Велегоста, сэна Светлаго Кея Воучейми-ра, и у тому богов и прэдков благословия пройшу…

Последние слова Згур выговорил с трудом — боль в груди билась толчками, мешая дышать. Наконец он открыл глаза. Все! Он и Улада на медвежьей шкуре, слова сказаны…

— Убейте! — вновь прокричал тысячник. Один из кметов поднял копье…

— Назад!

Ивор выхватил висевший при бедре короткий меч. В неровном свете масляных ламп тускло сверкнула сталь.

— Мои улебы! Сюда! Валин!

— Валин! Валин!

Крик всколыхнул людей. Между Згуром и сполотами выросла живая стена. Кметов окружили, кто-то навалился на ближайшего, вырывая из рук копье.

— Прочь, улебские собаки! — Рух отбросил в сторону тянущиеся к нему руки. — С тобой, Ивор, сын Ивора, с этого часа буду говорить не я, а войско Ории. А ты, — его рука протянулась к Згуру, — наглый сопляк, посмевший презреть волю Светлого, тебя я объявляю вне закона и обычая. Отныне каждый, кто верен Светлому, обязан убить тебя, как бешеного щенка! И да не найдешь ты ни земли, ни воды от Харпийских гор до Итля!

Згур знал, что означали эти слова. Но страха не было. Боль мешала ответить, и он лишь улыбнулся врагу — широко, весело, как улыбались его друзья, умирая на истоптанном грязном снегу Четырех Полей.

Улебы угрожающе зашумели, сверкнули обнаженные мечи.

— Не убивать! — Ивор расправил плечи. — Забрать оружие и выгнать вон! Славьте молодых, мужи улебские! На мгновение настала тишина, но вот прозвучало громкое: «Здравье! Здравье! — откликнулись десятки голосов. — Здравье на сто лят! Щастя Кею Велегосту та Уладе Иворовой!

Згур вновь прикрыл глаза. «Приказ выполнен» — когда-то он часто повторял эти слова. Только теперь этот приказ был его собственный. Но легче не стало. Кому это было нужно? Ему? Уладе? Велегосту? Перед глазами встало страшное изуродованное лицо, и Згур невольно вздохнул. Он не мог отказать тому, кто вел их в бой на Четырех Полях. И он сделал. Но, Мать Болот, как тяжело!

Внезапно ему показалось, что разом погасли все светильники. Тьма навалилась, закружила, Згур протянул руки, пытаясь не упасть. Последнее, что он слышал, был испуганный крик Уладьг: «Скорее! Скорее!»…

Голоса доносились глухо, словно издалека, хоть Згур и понимал, что люди совсем рядом. Кажется, он лежит. Рубашка расстегнута, на груди что-то холодное, мокрое…

— …Ничего страшного, сиятельный. Смею заметить, ребра целы, это ушиб, просто ушиб. Если бы удар не пришелся прямо против сердца…

— Хорошо, — голос Ивора звучал тихо, еле слышно. — Делай что надо! А ты уходи. Гости ждут!

Кажется, Палатин разговаривает со знахарем. Да, все верно, дротик клюнул как раз в сердце, и если бы не кольчуга и не стальная пластинка на ней… Но кому Ивор велит уходить? Неужели Уладе?

— Храбрый мальчик! — Згур с удивлением узнал голос Милены. — Зачем ты прятал его от меня, Ивор?

— Ты не понимаешь…

— Да, правда. Я никогда не понимала тебя, Палатин. Жаль, что ты приносишь людям только зло — даже когда хочешь добра…

Вновь тишина, легкий шорох совсем рядом, затем что-то мягкое ткнулось в лицо. В ноздри ударил резкий колючий запах, стало трудно дышать. Згур закашлялся и открыл глаза.

— Лежи, лежи, — Ивор сидел рядом, слегка сгорбившись, неяркий свет факела прорезал незаметные прежде морщины на сразу постаревшем лице. — Придешь в себя,

тогда и бегать станешь!

Он усмехнулся, и Згур улыбнулся в ответ, но улыбка тут же погасла. Он не дома. И радоваться нечему.

Откуда-то сбоку вынырнул седой сгорбленный старикашка с пучком пахучей травы в руках, но Ивор повелительно махнул широкой ладонью, и знахарь исчез, оставив после себя острый лесной дух.