Ожерелье королевы - Александр Дюма

Калиостро в одиночестве очутился у старого дома на улице Сен-Клод, который наши читатели, должно быть, еще не совсем забыли. Когда он остановился у дверей, уже спустилась ночь. Можно было видеть лишь редких прохожих на проезжей части бульвара.

Когда калитка открылась, глазам Калиостро представился пустой двор, поросший мхом, словно кладбище.

Он запер за собой калитку, и ноги его увязли в густом, непокорном бурьяне, который завоевал даже мощеную площадь.

Он поднялся на крыльцо, которое тряслось у него под ногами, и с помощью запасного ключа проник в громадную переднюю.

Дыхание смерти яростно сопротивлялось жизни; тьма убивала свет.

Граф продолжал свой путь.

В этом восхождении его повсюду сопровождало некое воспоминание или, лучше сказать, некая тень, и когда свет вычерчивал на стенах движущийся силуэт, граф вздрагивал, думая, что его тень — это чужая тень, воскресшая, чтобы тоже посетить таинственное место.

Так шествуя, так грезя, он дошел до плиты камина, который служил проходом из оружейной палаты Бальзамо в благоухающее убежище Лоренцы Феличани.

Стены были голые, комнаты пусты. В зияющем очаге лежала огромная груда золы, в которой там и сям еще сверкали брусочки золота и серебра.

Каждый, кому была неизвестна печальная история Бальзамо и Лоренцы, не мог бы не сожалеть об этом разрушении. Все в этом доме дышало униженным величием, угасшим блеском, утраченным счастьем.

Калиостро проникся этими думами. Человек спустился с высот своей философии, чтобы отразиться в малом мире нежности и человечности, который зовется душевным движением и который не принадлежит рассудку.

«Да, этот дом будет осквернен. Что я говорю? Он уже осквернен! Я снова отворил двери, я осветил стены, я видел внутренность могилы, я разрыл золу смерти.

Пусть так! Но все это осквернение совершится с некоей целью, с целью послужить моему делу! И если от этого проиграет Бог, Сатана от этого только выиграет».

И он поспешно написал на своих табличках следующие строки:

«Господину Ленуару, моему архитектору.

Вычистить двор и вестибюли; реставрировать каретные сараи и стойла; снести внутренний павильон; уменьшить дом до двух этажей; срок — неделя»

— А теперь, — сказал он, — посмотрим, хорошо ли видно отсюда окно маленькой графини.

Он подошел к окну третьего этажа.

Отсюда его взгляд охватывал поверх ворот весь фасад дома на противоположной стороне улицы Сен-Клод.

Напротив, самое большее в шестидесяти футах, видно было помещение, занимаемое Жанной де ла Мотт.

— Обе женщины увидят Друг друга, это неизбежно, — сказал Калиостро. — Отлично!

Он взял фонарь и спустился по лестнице.

Через час он вернулся к себе домой и отправил архитектору смету.

Через неделю дом был реставрирован, как приказывал Калиостро.

Через два дня после своего визита к Бемеру де Роан получил записочку:

«Его высокопреосвященство, господин кардинал де Роан, без сомнения, знает, где он отужинает сегодня вечером».

— Это от маленькой графини, — понюхав бумажку, сказал он. — Я пойду.

Вот с какой целью графиня де ла Мотт просила кардинала о свидании.

Из пятерых лакеев, состоявших на службе у его высокопреосвященства, она выделила одного, черноволосого, кареглазого, со свежим сангвиническим цветом лица, к каковому цвету подмешивалась изрядная доля цвета желчи, Для наблюдательницы это были все признаки натуры деятельной, толковой и упрямой.

Она послала за этим человеком, и в течение четверти часа получила от его податливости и его проницательности все, что хотела.

Этот человек проследил за кардиналом и доложил Жанне, что видел, как его высокопреосвященство дважды на протяжении двух дней отправлялся к Бемеру и Босанжу.

Ожерелье будет продано Бемером.

И куплено де Роаном! И он ни словом не обмолвился об этом своей наперснице, своей любовнице!

Симптом был серьезен. Жанна наморщила лоб, закусила свои тонкие губы и написала кардиналу записку, которую мы только что прочитали.

Вечером явился де Роан.

— Сначала и прежде всего, ваше высокопреосвященство, — начала Жанна,

— меня разбирает охота поссориться с вами.

— Ссорьтесь, графиня!

— Вы не питаете ко мне доверия, другими словами — уважения.

— Я? Но докажите. Бога ради!

— Вот вам доказательства: это то, что произошло в Версале; желание некоей дамы — это желание королевы; исполнение желания королевы — это совершенная вами вчера у Бемера и Босанжа покупка их знаменитого ожерелья.

— Графиня! — пролепетал задрожавший и побледневший кардинал.

Жанна устремила на него свой ясный взгляд.

— Послушайте, — заговорила она, — почему вы на меня так смотрите? Почему у вас такой донельзя испуганный вид? Разве вы вчера не заключили сделку с ювелирами, проживающими на набережной д'Эколь?

— Вы очень любезная женщина, графиня, и говорить с вами о делах — сплошное удовольствие. Я же сказал, что вы угадали!.. Вам известно, что я питаю кое к кому почтительнейшую привязанность?

— Я видела это на балу в Опере, принц!

— Эта привязанность никогда не будет разделена. Но Боже меня сохрани поверить в это!

— Так вот, ваше высокопреосвященство: королева не любит вас.

— В таком случае, я погиб! Никакое ожерелье тут не поможет!

— А вот тут вы можете и ошибиться, принц.

— Ожерелье куплено!

— По крайней мере, королева увидит, что если она вас не любит, то ее любите вы.

— И что же дальше, графиня?

— А дальше все очень просто.

— Что я должен делать?

— Ничего. Подождите меня.

— А куда вы едете?

— В Версаль.

— Когда?

— Завтра.

— И я получу ответ?

— Тотчас же.

— Ну что ж, моя покровительница, полагаюсь на вас!

— Предоставьте мне поле действий.

Обладательница такой тайны, обогащенная таким будущим, имеющая столь мощную поддержку с обеих сторон, Жанна ощущала в себе достаточно силы, чтобы победить весь мир.

Она дала себе двухнедельную отсрочку, прежде чем всеми зубами впиться в сочную кисть, которую судьба повесила у нее над головой.