Принцесса вандалов - Жюльетта Бенцони

Вернувшись из Линьи, она два дня не выходила из дома, выплакивая свое горе. Доверила она его только госпоже де Бриенн, старшей своей подруге, которая способна была понять все и порой даже объясняла то, что не поддавалась никакому объяснению.

По некотором размышлении госпожа де Бриенн сказала Изабель:

— Я надеюсь, вы меня простите, если поначалу я, возможно, усугублю вашу боль, и только потом дам вам от нее лекарство. Хирурги называют подобные операции очищением раны.

— И что же вы хотите мне сказать?

— Что искреннее благоговение, какое испытывает новоиспеченный герцог к своему кумиру, вызывает в нем желание подражать ему во всем, в том числе и в отношении устройства своей семьи, с одним только отличием, что де Конде, собираясь расстроить свой брак, опасался заводить детей, а Франсуа ничуть не опасается этого. Получив великолепный титул и значительное состояние, ваш брат, продолжая мечтать только о том, чтобы снова оказаться на войне, не считает нужным отягощать себя устройством семейной жизни. Веселой и роскошной жизнью, благо она стала ему доступна, он будет жить со своими друзьями, и не собирается делить ее с женой. А Мадлен-Шарлотта тем временем будет населять свой огромный замок выводком детишек, потому что ее супруг желает иметь большое потомство. Думаю, он намерен делать ей в год по ребенку, так что ей не часто придется покидать Линьи.

— Я охотно поверю вам во всем, что касается семейной жизни Франсуа, но не понимаю, почему он вдруг так переменился ко мне.

— Он не хочет, чтобы вы стали для его жены образцом и кумиром.

— Но мне казалось, что он меня любит.

— Мне тоже. И я уверена, что он продолжает вас любить.

— А я уверена в обратном. Раздражение и пренебрежение — не признак хороших отношений. А я могу поклясться, что в голосе моего брата звучало презрение. Я не удивлюсь, если в скором времени он, вполне возможно, откажет мне от дома.

Последние слова Изабель заглушило рыдание. И ее старинной приятельнице не оставалось ничего другого, как раскрыть ей объятия и по-матерински прижать к своей груди.

— Я предупреждала, что мои слова подействуют на вас болезненно, но, если смотреть фактам в лицо, трудно не извлечь из них урока. Помните, что вы по-прежнему остаетесь возлюбленной его кумира.

— Кумир теперь всеми силами старается стать образцовым придворным. Войны, чтобы вновь окружить его ореолом, не предвидится. Не знаю, сколько еще времени принц будет завораживать герцога Люксембургского.

— Может быть, тут вы правы, — задумчиво подхватила госпожа де Бриенн. — В таком случае вам придется переключить его внимание на себя. Если ваш брат заболел манией величия, вы должны утереть ему нос, став влиятельной и могущественной. Может быть, восхищение вами все расставит по надлежащим местам у него в голове.

— Я не уверена, что мне самой хочется величия и влиятельности. Но если Франсуа постигла эта болезнь…

— На этот счет у меня нет никаких сомнений.

Дальнейшие события блестяще подтвердили правоту госпожи де Бриенн.

Грамоты, полученные Франсуа на следующий день после свадьбы, подлежали регистрации в парламенте. Следуя установленному правилу, Франсуа явился туда в сопровождении принца де Конде и его сына, герцога Энгиенского, но выбежал в самом скором времени в страшном гневе, сыпля проклятиями и клянясь, что ноги его никогда больше там не будет! Свое обещание он сдержал.

А в парламенте произошло вот что: в ассамблее герцогов и пэров Франции новоиспеченного герцога Люксембургского посадили на восемнадцатое место. Услышав это, Франсуа пришел в ярость. На восемнадцатое?! Он должен занимать второе! По старшинству он должен следовать сразу за герцогом д’Юзесом, первым пэром Франции. Президент парламента был весьма удивлен горячностью молодого человека. Претензии его показались ему чрезмерными, поскольку он только на днях получил титул герцога. На что Франсуа заявил, что королевская грамота, которая передает ему титул и земли, не учреждает новое герцогство, а ставит его во главе уже существующего, а существует это герцогство с 1581 года. И древнее его только одно герцогство Юзес!

Франсуа сумел совладать со своим гневом, но не смирился и предпочел молчаливую борьбу. Он подал письменный протест, который положил начало нескончаемой тяжбе о старшинстве в ассамблее герцогов и пэров. Эту тяжбу он будет вести всю свою жизнь, поначалу тихо, а после своих многочисленных военных побед оглушительно громко, защищая свои права во весь голос.

Изабель, узнав об этом, улыбнется. Это было дело мужчин, ее оно не касалось.

Появление Генриетты Английской в Фонтенбло вдохнуло новую жизнь в старинный замок Франциска I. Теперь он был наполнен молодыми голосами, весельем и всевозможными развлечениями. Пыль отошедших царствований рассеивалась, менялись нравы и обычаи двора. От зоркого взора Изабель не укрылось, что в Фонтенбло царит не две королевы, а три, и главная совсем не та, что носит на голове корону.

С приездом Мадам — Генриетты Английской — бедняжку Марию-Терезию оттеснили в сторону, и единственным для нее прибежищем стали широкие юбки свекрови. Подлинной королевой в эту чудесную весну стала Генриетта. Король посвящал ей все дневное время, которое оставалось у него от государственных дел, и еще несколько часов ночного, день ото дня все более поздних, какие он до этого проводил обычно в постели жены. Герниетта стала средоточием — надо сказать, чарующим — всех праздников, лесных прогулок, охот, купаний в Сене, концертов и представлений на свежем воздухе. Королевской четой теперь были не Людовик и Мария-Терезия, а Людовик и Генриетта. Вокруг них кипела жадная, жестокая, полная раблезианских страстей жизнь молодых людей, которые, несмотря на свою разнузданность, были великолепны и полны огня. При французском дворе в ту весну числилось около двухсот человек, и все были покорены Мадам, все дышали ею. Пение скрипок и гром фейерверков оглашали ночи в старом замке, где, казалось, больше никто не спал.

Однако никому и в голову не приходило видеть в отношениях короля и невестки намек на роман. Очевидным было другое: король скучает со своей женой, и поэтому он пригласил к себе веселый двор своего брата, а значит, нет ничего естественнее, что он выделяет и балует принцессу и вдохновительницу этого двора. К тому же Людовик был не единственным — во всяком случае, так казалось — кого привлекала к себе изощренным кокетством Мадам. Кокетством она постоянно подливала масла в огонь ревности, которым полыхал ее муж, и тот в один прекрасный день пожаловался брату на несносное для него присутствие обольстительного герцога Бэкингемского.

— Почему он так у нас задержался? Посольство его закончилось, раз я женился. Что еще ему надо?

— Ничего, кроме как повеселиться на праздниках, которые мы устраиваем, приятно провести время и…

— По-прежнему ухаживать за моей женой у меня под носом! Вчера была устроена серенада…

— Которой аплодировали все дамы, поскольку она была обращена не к одной только Мадам.