Пасодобль - танец парный - Ирина Кисельгоф

— Не надо! — крикнула она.

Я думала, что она об этом забыла, а все повторилось вновь.

— Никогда! — кричала она. — Не смей меня фоткать! Не смей! Слышишь? Не смей!

Она рыдала до истерики. Размазывая бешеный поток слез своими маленькими кулаками. Яростно и беззащитно. Неистово и трогательно. Я поняла: не стоит ее утешать. Будет хуже. И ушла в другую комнату. Сердце разрывалось от самой горькой горечи. Как помочь своему единственному любимому детенышу? Как мне его собой не мучить? Я не знала. Никто не знал… Больше я Маришку не фотографировала. Все. Нельзя.

* * *

Наш холдинг не существует в безвоздушном пространстве. В него клином врезалось государство со своими сорока пятью процентами. Это дало государству сеньориальное право мониторинга и контроля со всеми вытекающими последствиями. Я терпеть не могу вытекающие последствия. Их зачинают в нашем министерстве в понедельник, всю неделю вынашивают и рожают кесаревым сечением в пятницу. Головной офис начинает нас долбить, вынь да положь подгузники и распашонки для новорожденного министерского дитяти под грифом «Срочно». Тебя охватывает аморфное чувство неприязни, у которого есть адресат под именем Присоска. Присоской был Барсуков, наш куратор из министерства. У него была идеальная форма зада, подходящая к его креслу, как ключ к замку. Точнее, его зад был идеальной присоской к мишени рудиментарного дартса из кресла. Ходят слухи, что долгожительство Барсукова связано с тем, что он лучше всех знает схему трубопроводов нашей отрасли. Другими словами, Барсуков был высококвалифицированным сталкером со стажем.

— Надо, — сказал Челищев. — Завтра приезжает Барсуков.

— Что ему в субботу неймется? — раздражилась я.

Черт бы побрал псевдотрудоголика Барсукова! Опять носиться весь день без толку.

Челищев развернулся ко мне вместе с креслом и ухватил за талию. Я упала на его колени. Он сопел еще тогда, когда расстегивал мою блузку. Задрал бюстгальтер вверх и прошелся языком по моей груди. По каждой в отдельности. От и до. Налепил на мои груди и соски круги своей вонючей, тягучей слюны.

— Сегодня вечером? — просопел он.

— Нет.

— Ты же меня хочешь.

— Нет. — Я отодрала от себя его руки и встала.

— Что тогда спишь со мной?

— Я полигамна. Болезнь у меня такая. — Я заправила блузку в юбку.

Я не боялась, что кто-то зайдет. С часу до двух во время обеда, было мое время приема. Без посторонних. Под страхом смертной казни для посторонних. Сейчас меня просто раздражал неуемный Барсуков. Кто-то должен был за это получить. Этим «кто-то» оказался Челищев, он первым подвернулся под горячую руку.

В туалете я смыла с себя мезозойскую слюну Челищева. Никак не могла привыкнуть. Я никогда не целовала Челищева в губы. Даже сейчас я передергиваю плечами от отвращения. Женщина не целует мужчину не потому, что боится влюбиться. Это сказки от голливудских «ханни-банни». Женщина не целует мужчину, потому что во рту есть вкусовые сосочки, которых нет больше нигде. Все дело во вкусовых сосочках на языке. Женщина не целует мужчину, потому что у него во рту помойка!

После моей операции «Шок и трепет» Челищев стал деликатнее и осмотрительнее. Он тогда меня испугался. Струсил от моего нелепого блефа. Это было смешно. И это был симптом. Он испугался на всякий случай. Челищев все еще хотел повышения в головной офис. Этот болван не понимал, что лучше быть самодуром в своем хозяйстве, чем холуем в чужом. Челищев много болтал при мне, чаще лишнее. Я узнала о компании немало интересного. В хэде были люди, которые поддерживали Челищева и которые его не переносили. Кто знает, что день грядущий нам готовит? Вот и Челищев не знал. Я давно раскусила его характер. Он был трусом и хамом в одном флаконе. Первое полагалось для начальства, второе — для подчиненных. Челищев мог ювелирно облизать пятки до блеска людям, от которых он зависел. Даже вымыть зад своим языком. Для подчиненных полагалось унизительное хамство. Он вращался вокруг своей оси, трансформируясь под обстоятельства. Это был Присоска-2.

Я поняла отличную вещь. Даже если у тебя не хватает информации, блефуй, это сыграет тебе на пользу. Но лучше говорить истинную правду. Ты выигрываешь дважды. Не лжешь, но все равно получаешь свое. То, что хотел. Люди не верят правде, они верят собственным домыслам. На работе тем более. Все люди смешны и уязвимы оттого, что у каждого свой скелет в шкафу. У всех скелетов неприглядный вид. Их лучше не показывать. Знание анатомии чужих костей может сослужить хорошую службу при условии, что ты ее знаешь. Но лучше сказать чистую правду: я не знаю. Тебе не поверят и начнут опасаться. Отлично! Неведомый чужой скелет уже очутился в твоих руках. Действуй!

Я хотела прыгнуть на место вице. Челищев крутил мной, то давая, то отнимая свои обещания. Ему хотелось, чтобы я очень его попросила, мне этого не хотелось. Две недели в Южном полушарии. Две недели с другими звездами. Самое лучшее время, чтобы начать новую жизнь. Дотянуться до новых звезд и все забыть. Но не с Челищевым! Только не с ним! Потому мы тянули резину с обеих сторон. Она должна была либо порваться, либо выстрелить в одну из сторон.

— Сегодня ты мне нужна, — сказал Челищев. — У меня ужин с одним из членов совета директоров. Астафьевым.

Астафьев появился недавно, я его еще не знала. Откуда он прыгнул? Болтали разное. Но не из хэда. Это точно.

— Почему я, а не жена? — вежливо спросила я.

Челищев ненавидел вежливый тон в моем исполнении. Бесился всегда.

— Потому что Астафьев будет не с женой, а с любовницей, — неожиданно миролюбиво ответил Челищев. — Нам нужны дружеские посиделки, а не скучная презентация.

Я ненавидела миролюбивый тон Челищева. Это означало, что он хочет меня использовать.

— Можешь идти сейчас. Ничего особенного надевать не требуется. Но выглядеть надо на все сто.

Я решила выглядеть на все сто. Личное знакомство с членом совета директоров еще никому не вредило. Даже если этот член будет гаже Челищева. Я пришла домой и придирчиво изучила свой гардероб. Для члена совета директоров подходило черное платье с грубым кружевом типа макраме, как обруч вокруг обнаженных плеч, груди и спины. Ничего особенного, но мужчин впечатляло. Особенно мозаика из белой голой кожи и геометрических линий кружева. Это платье было намеком не только на то, что ниже, но и на то, что будет потом. Грубые узлы и веревки на нагом теле не только впечатляли, но и возбуждали. Челищев его обожал. Другими словами, это платье перещеголяло щиколотку имени Гюго. Оно было вызывающим.

Астафьев оказался чуть старше меня, но у него была молодая любовница, а у Челищева старая. У любовницы Астафьева по имени Лара вместо внешности был типично американский стандарт. Длинное лицо, длинный подбородок, длинный рот и полное отсутствие намека на щеки. Лара окинула меня снисходительным взором, я про себя улыбнулась. Она была обязана стать трупом Я таких взглядов посторонним не позволяла. Тем более подобной мелочи. В таких случаях в меня вселяется бес. Контролировать его невозможно.