Смертельная любовь - Ольга Кучкина

Из воспоминаний Елены Георгиевны: «Когда мы были вместе, когда нас не разлучали насильственно, это был все равно счастливый быт, счастливая жизнь. Но гнет, давление мы ощущали постоянно… Вообще это ощущение постоянного наблюдения, подглядывания, постоянного пропадания каких-то мелочей, когда начинаешь думать, а ты сумасшедший или нет?.. Кто украл мою зубную щетку? Кто сидел на моем стуле? Кто ел из моей тарелки? Мы жили все время так…»

Шутили: время жить и время умирать. Так назывался популярный в те годы роман Ремарка. Время жить – вместе. Время умирать – при насильственных разлуках.

Из дневника Сахарова – в одну из разлук: «Мне так хочется быть с Люсей. Мне никогда в жизни ничего так не хотелось».

Боннэр: «…в эти годы мы выяснили свою абсолютную совместимость. Андрей шутит, что нас теперь можно запустить в космос».

* * *

«Москва, Горький, далее везде» – название книги Сахарова о ссылке.

Горький, Москва, далее везде – возвращение из ссылки в Москву, активное участие в гражданской жизни, в работе Съезда народных депутатов, открытый мир.

Жить ему оставалось три года.

Из воспоминаний Андрея Дмитриевича: «В дни Съезда у нас с Люсей сложился особый быт. Утром меня отвозил к Кремлю, к Спасской башне, академический водитель, я его отпускал и шел к Дворцу Съездов (минут пять по внутренней территории). Люся же включала телевизор и, не отрываясь, смотрела и слушала… Как только объявлялся перерыв, Люся бежала к машине, подъезжала к Спасской башне и ждала меня у цепи, которой была отгорожена центральная часть Красной площади, закрытая в дни Съезда для всех, кроме его участников. Я выходил, мы вместе ехали обедать в ресторан гостиницы “Россия”, потом она подвозила меня к Кремлю и возвращалась к телевизору. Вечером она вновь встречала меня. В эти напряженные дни мы были духовно вместе».

Видела Люся и тот незабываемый сюжет, когда президент Горбачев, будущий лауреат Нобелевской премии мира, сгоняет с трибуны академика Сахарова, уже лауреата Нобелевской премии. Сахаров говорил что думал и что не нравилось Горбачеву. Он темнел лицом, наливался кровью, потом не выдержал. Сахарова принялись захлопывать. Сахаров не сдался и договорил речь до конца. Вызволенный Горбачевым из горьковской ссылки, он не собирался учитывать «ни барский гнев, ни барскую любовь». При выдающейся скромности он обладал выдающимся человеческим достоинством.

Приблизивший новое демократическое устройство на месте старого тоталитарного, он успел в новой стране многое. Его теория конвергенции (взаимопроникновение капитализма и социализма), участие в самой демократической в истории России Межрегиональной депутатской группе, подготовленный им проект Конституции, книга «Воспоминания» – все войдет в историю свободного русского слова и свободного русского действия.

«Что есть русский?» – спрашивала Боннэр в своих «Вольных заметках к родословной Сахарова» и отвечала: «Немец, поляк, грек, серб, татарин…» Это про Сахарова. Эти крови текли в жилах человека, бывшего русским по рождению, гражданином мира по убеждениям.

* * *

Четырежды гэбисты воровали или отнимали в процессе обыска куски его рукописи «Воспоминаний» – обо всем, что было. Четырежды он восстанавливал текст или писал его заново.

Из воспоминаний Боннэр: «…предисловие к книге “Москва, Горький, далее везде” и эпилог к “Воспоминаниям” он положил мне на стол утром 14 декабря 1989 года… Последние слова обращены ко мне: “Жизнь продолжается. Мы вместе”».

В тот день, 14 декабря 1989 года, после обеда Андрей Дмитриевич сказал: «Что-то я очень сегодня устал, Люсенька. Пойду посплю. Разбуди меня часа через два, и мы снова будем работать». Он набрасывал мысли о новом судопроизводстве, которыми собирался поделиться завтра на заседании депутатов. Она была ему редактор, корректор, советчик, друг.

Теперь у них имелись две квартиры на разных этажах. Вторую Сахарову дали по возвращении из Горького. Елена Георгиевна мыла посуду в нижней. Ефрем Янкелевич, прилетевший из Америки, задремал в верхней. Проснулся оттого, что в открытую дверь вбежал сосед со словами: «Она там кричит!»

Когда-то, на занятиях в медицинском институте, преподаватель предложила тему: сердце. Студентка Боннэр переспросила: «Сердце? Это орган чувств?» В ответ услышала: «У вас, Боннэр, это, может быть, орган чувств, а у всех – это орган кровообращения».

Ее больной орган чувств, прооперированный в Америке, должен был вынести и то, что случилось.

Янкелевич быстро спустился вниз и увидел лежащих на полу Андрея Дмитриевича и Елену Георгиевну. Это было в темном коридорчике, у тупичка, где Андрей Дмитриевич строил полки. Елена Георгиевна билась головой о грудь мужа и кричала: «Ты меня обманул! Ты же обещал мне еще три года!» Он был уверен, что умрет в 72, как его отец.

Сахаров скончался от миокардиопатии.

Известный патологоанатом Раппопорт, присутствовавший при вскрытии, сказал: «Удивительно, что Сахаров дожил до 69 лет. Основная причина его смерти – врожденная болезнь сердца. Люди с этой болезнью обычно погибают между 35 и 50 годами».

Что-то же длило его жизнь! Кто-то – длил!..

* * *

Когда его хоронили, была промозглая погода, шел ледяной дождь.

Было бесчисленное множество людей.

* * *

Из воспоминаний Боннэр: «В 83-м или в начале 84-го года я привезла в Горький пластинку – Пастернак читает свои стихи. Андрей без конца ее слушал, особенно “Август”. Однажды я услышала, как он (я что-то делаю в одной комнате, он – в другой) читает “…я вспомнил, по какому поводу увлажнена была подушка, мне снилось, что ко мне на проводы…” Горьковский пронзительный ветер, завывающий за темным стеклом окна. Голос Андрея за стеной. И острое чувство страха за него. Страха потери… “Отчего, почему на глазах слезинки…” – спросил-сказал Андрей за вечерним чаем. Ответила, что от счастья».

И еще одна запись: «Каждое утро возвращает к реальности, в которой Андрея нет, – его несмятая подушка. Утром всего труднее заставить себя жить».

ЛИЧНОЕ ДЕЛО