Дети Эдема - Джоуи Грасеффа

Поворачивается ко мне с успокаивающей улыбкой.

– Вроде все чисто. И все же оставайся на месте, не шевелись.

Что он ошибается, я убеждаюсь не сразу, хотя все происходит с молниеносной быстротой. Он бросается к двери буквально за мгновение до того, как отвернуть от меня свое улыбающееся лицо, но это мгновение становится фатальным. Неужели это моя вина? Неужели это я задержала его своим взглядом, отпустив слишком поздно?

Лишь на миг он ослабил бдительность. Но пришелся этот миг не ко времени. Грохочет выстрел, оглушительно, совсем рядом, и его отбрасывает назад. Я вижу зависшую в воздухе струю крови, но раны не различаю. Он цепляется за низкую табуретку и падает на пол, однако, ему еще хватает присутствия духа, чтобы при падении попытаться захлопнуть дверь.

Какой-то миг я сохраняю надежду… но в дверную щель вклинивается черный ботинок, и дверь снова распахивается. На пороге возникает зеленорубашечник и направляет длинный, очень длинный ствол – это винтовка – на Лэчлэна. Не знаю, имеют ли в таких делах значение размеры, но оружие Лэчлэна в этот момент кажется всего лишь игрушкой.

Меня зеленорубашечник не видит – ему мешает операционный стол. Пока не видит.

– Поднимайся, – рычит он Лэчлэну.

Лэчлэн стонет и переворачивается на раненый бок. Зеленорубашечник пинает его, и мне стоит огромных усилий не закричать при виде того, как Лэчлэн вздрагивает и обхватывает голову руками. Трудно сказать, сколько крови он потерял, насколько серьезно ранен. Может, дело обстоит хуже, чем мне показалось. Похоже, его ранило в руку – в чем тоже нет ничего хорошего, – но прошла ли пуля и через грудь, обездвижила ли его? Почему он не сопротивляется? Просто лежит, не движется. Приходится зажать ладонью рот, чтобы не выдать себя.

Зеленорубашечник снова грубо велит Лэчлэну подняться, затем, осклабясь и сердито бормоча что-то, закидывает винтовку за плечо, снимает с пояса пару наручников и опускается на колени рядом с потерявшим, судя по всему, сознание Лэчлэном.

Ну же, Лэчлэн, сделай хоть что-нибудь, мысленно умоляю его я. Но он не шевелится. Зеленорубашечник надевает наручники; раздается щелчок, эхом отдающийся от стен операционной.

Лэчлэн разом оживает, начинает действовать здоровой, скованной в запястье рукой, стараясь притянуть зеленорубашечника к себе. Тот явно этого не ожидал, не успевает вовремя отпустить наручники и растягивается на полу. Лэчлэн опирается на раненую руку, издает громкий стон, но ни на секунду не прекращает борьбы. Он вырывает наручники у зеленорубашечника, подтягивает здоровой рукой к костяшкам пальцев свободно болтающийся конец и, как кастетом, изо всех сил бьет зеленорубашечника в висок – раз, другой…

Но зеленорубашечник меняет точку опоры и хватает Лэчлэна за руку. О, Земля Великая, сколько же крови! Соперники только что не плавают в ней, пытаясь найти твердое место на скользком полу. Лэчлэн перекатывается через зеленорубашечника и на мгновение оказывается наверху. Но тот выворачивается и хищно тянется сплетенными пальцами к пулевому отверстию в руке Лэчлэна. Тот смертельно бледнеет и, кажется, вот-вот потеряет сознание. Зеленорубашечник встряхивает его, бьет в скулу и наконец вспоминает про винтовку.

Он с обеих сторон стискивает Лэчлэна коленями и пригвождает к полу. Теперь зеленорубашечнику торопиться некуда. Он уверен, что взял верх. Лениво, словно ничего особенного не происходит, он снимает винтовку с плеча и направляет дуло прямо в лицо Лэчлэну.

– Так-так, второрожденный? – Действуя стволом, как рукояткой, он поворачивает голову Лэчлэна и вглядывается ему в глаза. Ствол слишком длинный, ему неудобно и приходится откинуться немного назад. – Ты хоть представляешь себе, что с тобой сделают в Центре? – Он издает гнусный смешок. – Да я милость бы тебе оказал, застрелив прямо на месте. – Он вдавливает дуло в лоб Лэчлэну, а я изо всех сил зажмуриваюсь. Лэчлэн, ну пожалуйста, сделай хоть что-нибудь!

Но в следующий момент я широко раскрываю глаза. Чего я жду, почему Лэчлэн сам должен действовать?

Зеленорубашечник не подозревает, что я здесь. А прямо рядом со мной валяется скальпель. Он упал, когда Лэчлэн швырнул меня на пол, чтобы защитить. Лезвие короткое, но убийственно острое.

Зеленорубашечник продолжает разглагольствовать, злорадствует насчет ужасов, которые ожидают Лэчлэна. От его слов у меня внутри все переворачивается, но и сил прибавляется, и решимость укрепляется. Я осторожно переворачиваюсь на бок и подбираю скальпель. Он очень мягко, почти нежно ложится мне в ладонь – слишком тонкий инструмент для насилия.

Но и достаточно острый, чтобы угроза насилия была реальной.

Изощряясь в насмешках, зеленорубашечник не слышит, как я подползаю к нему сзади, чтобы приставить скальпель к горлу. Я уже приготовила команду: оружие на пол, встать медленно – иначе вену перережу. Мы свяжем его. А потом скроемся.

Но в тот момент, когда лезвие прикасается к горлу зеленорубашечника, Лэчлэна словно подбрасывает, и скальпель, не встречая сопротивления, входит внутрь, как будто шея у зеленорубашечника не кожей обтянута, а тончайшим шелком.

Я отстраняюсь, откидываюсь, но – слишком поздно. Из его горла бьет струя крови, толчками, в ритм биению сердца. Лэчлэн вырывает у него из рук винтовку и отбрасывает в сторону, а зеленорубашечник поворачивает ко мне удивленный взгляд, и он разрывает мне сердце. Глаза у него большие, вид такой, будто он что-то собирается сказать… и тяжело, но в то же время едва ли не с некоторым изяществом оседает. Кровь из перерезанного горла теперь течет медленнее, постепенно образуя на полу рядом с ним красную лужу. Опять. А потом и сам зеленорубашечник, и его кровь застывают.

Лэчлэн освобождается от его тяжести и с трудом встает на ноги. Я не могу оторвать взгляда от мертвого зеленорубашечника. Это моих рук дело. Я забрала у него жизнь…

На моих ладонях даже нет крови.

Лэчлэн тянет меня за руку.

– Пошли, надо уходить!

Но я не могу двинуться с места.

– Надо уходить отсюда, найти тебе какое-нибудь безопасное убежище. – Он заставляет меня закинуть ему руку на плечо и буквально волочит к двери. А ведь должно быть все наоборот. Это мне следует его поддерживать. Но ноги отказывают мне. Подгибаются.

– Не могу… – начинаю я. Но знаю, что должна.

Вокруг все плывет, края стираются. Картинки вроде тех, что мелькали, когда я только-только очнулась, складываются вновь – то ли перед глазами, то ли в сознании. Фигуры в белых халатах. Прибор, измеряющий чей-то пульс и другие жизненно важные показания. Возникает и еще одно видение, которое мне, на удивление, вовсе не хочется отгонять, – видение леса, настолько реальное, что я ощущаю запах влажной земли. И все-таки я гоню эти образы, и передо мной в проеме двери возникает Флейм. Она подзывает меня к себе. Лэчлэн направляет на нее отобранную у зеленорубашечника винтовку, но она не обращает на это ни малейшего внимания.

– Спасибо большое, чтоб всех вас! – взрывается она. – Жила, никого не трогала, работала изо всех сил здесь, в Серпантине, чтобы перебраться в другое кольцо, поприличнее этого, и нате вам пожалуйста! – Она косится на меня, всматривается в глаза. – А тебе нельзя было вставать.