Рейх. История германской империи - Борис Соколов

Когда мы сегодня говорим в Европе о новых землях, мы можем в первую очередь думать только о России и подчиненных ей пограничных государствах…

В русском большевизме мы должны видеть предпринятую в двадцатом столетии попытку евреев завоевать мировое господство…

Германия является сегодня ближайшей крупной целью большевизма. Потребуются все силы молодой миссионерской идеи, чтобы поднять наш народ на освобождение от пут этой международной змеи и остановить внутреннее заражение нашей крови, чтобы направить освобождающиеся силы нации на сохранение нашего национального духа, что могло бы и в самом отдаленном будущем предотвратить повторение последних катастроф».

Таким образом, Советский Союз рано или поздно должен был столкнуться с Германским рейхом в смертельной схватке. Но на первых порах главными противниками Германии были государства Версальской системы – Франция, Чехословакия и Польша. Именно их Гитлер собирался сокрушить в первую очередь после прихода к власти. Тем более что, не оккупировав Польшу и Прибалтику, воевать с Советским Союзом все равно не было никакой возможности.

Способ достижения единства всех немцев и обретения ими «жизненного пространства» Гитлер видел в создании нового типа государства как инструмента достижения мирового господства: «То государство, которое в эпоху отравления рас посвятит себя делу совершенствования лучших расовых элементов на земле, раньше или позже неизбежно овладеет всем миром».

Об этом пелось и в популярной нацистской песне, написанной в начале 30-х годов поэтом Гансом Бауманном:

Программа же национал-социалистической партии, ставшая после 1933 года законом государства, прямо содержала пункт, гласящий: «Мы требуем земли и заморские территории для поддержания нашего народа и колонизации нашим избыточным населением». В униженной Версалем, задавленной гнетом репараций стране лозунги объединения всех немцев в одно великое государство, способное совершить «прыжок к мировому господству», находили благодатную почву.

А еще 28 июля 1922 года Гитлер говорил о национал-социалистах, объясняя сочетание национальных и социальных моментов в их программе: «Тот, кто готов рассматривать цели нации как свои собственные в той мере, когда для него нет более высокого идеала, чем благосостояние нации; тот, кто понимает наш государственный гимн «Германия превыше всего» в том смысле, что для него нет в мире ничего выше его Германии, народа и земли, тот является социалистом».

Гитлер обосновал «интересами народа» необходимость сочетать легальные и нелегальные методы борьбы. В этом он следовал за своими учителями – социал-демократами и большевиками: «Лишь та государственная власть имеет право на уважение и на поддержку, которая выражает стремления и чувства народа или по крайней мере не приносит ему вреда…

Когда правительственная власть все те средства, какими она располагает, употребляет на то, чтобы вести целый народ к гибели, тогда не только правом, но и обязанностью каждого сына народа является бунт…

Каждая правительственная власть, конечно, будет настаивать на том, чтобы сохранять свой государственный авторитет, как бы плохо она ни выражала стремления народа и как бы ни предавала она его направо и налево. Что же остается делать действительным выразителям народных чаяний и стремлений? Инстинкт самосохранения в этом случае подскажет народному движению, что в борьбе за свободу и независимость следует применять и те средства, при помощи которых сам противник пытается удержать свое господство. Из этого вытекает, что борьба будет вестись легальными средствами лишь до тех пор, пока правительство держится легальных рамок, но движение не испугается и нелегальных средств борьбы, раз угнетатели народа также прибегают к ним».

Здесь же он подчеркивал: «На будущее, чтобы мы могли рассчитывать на успех, следует применять самые жесткие средства борьбы».

Однако к власти НСДАП, как известно, пришла вполне легальным путем, посредством демократических выборов. Вот когда уже власть оказалась в руках у нацистов, они стали весьма широко применять нелегальные методы для устранения своих противников, начав с использования поджога рейхстага в качестве предлога для установления однопартийной диктатуры.

При нацистах провозглашался приоритет в экономике производительного, «чистого» капитала, который, как утверждал Гитлер в «Моей борьбе», «является последним продуктом творческого труда», перед финансовым, «спекулятивным», или «ростовщическим», капиталом, снабженным уничтожающим эпитетом «еврейский». Вождь нацистов считал необходимым отстранить биржевой капитал от народного хозяйства и «начать борьбу против интернационализации германского хозяйства, не открывая одновременно борьбы против капитала вообще как фактора, необходимого для сохранения независимого народного хозяйства».

Гитлер считал, что германская раса может господствовать над другими народами, если создать подходящий механизм такого господства: «Если конгломерат народностей, называемый Австрией, в конце концов все-таки погиб, то это не говорит против политических качеств немецкой части этого государства. Это только неизбежный результат того, что 10 миллионов не могут в течение слишком долгого времени управлять 50-миллионным государством, состоящим из различных наций, если своевременно не созданы совершенно определенные предпосылки для этого… Государство должно было образоваться и управляться либо самым централизованным образом, либо оно не могло существовать вовсе».

Под управлением «самым централизованным образом» Гитлер понимал жесткую диктатуру, без каких-либо элементов демократии, каковая и была установлена его партией в Германии. Парламентскую демократию Гитлер отвергал под тем фальшивым предлогом, что «парламентарный принцип решения по большинству голосов уничтожает авторитет личности и ставит на ее место количество, заключенное в той или другой толпе. Этим самым парламентаризм грешит против основной идеи аристократизма в природе, причем, конечно, аристократизм вовсе не обязательно должен олицетворяться современной вырождающейся общественной верхушкой». К личностям же парламентариев, будь то германские, австрийские или какие-либо другие, будущий фюрер питал безграничное презрение: «Чем мельче этакий духовный карлик и политический торгаш, чем ясней ему самому его собственное убожество, тем больше он будет ценить ту систему, которая отнюдь не требует от него ни гениальности, ни силы великана, которая вообще ценит хитрость сельского старосты выше, чем мудрость Перикла. При этом такому типу ни капельки не приходится мучиться над вопросом об ответственности. Это тем меньше доставляет ему забот, что он заранее точно знает, что независимо от тех или других результатов его «государственной» пачкотни конец его карьеры будет один и тот же: в один прекрасный день он все равно должен будет уступить свое место такому же могущественному уму, как и он сам.