Чужой муж - Елена Арсеньева

Эти воспоминания помогли преодолеть страх и нерешительность. Лиля почти спокойно подняла глаза на Камышева, ожидая чего угодно – криков, скандала, даже драки! – однако лицо его было спокойно, только вилка в руках дрожала.

– Я не хочу врать, – пробормотала Лиля. – Так что давай разойдемся как-то… тихо, мирно…

Камышев отшвырнул вилку и ответил равнодушно:

– Ты представляешь, пересолил. Есть невозможно!

Встал из-за стола, надел пиджак…

Лиля смотрела изумленно:

– Родион… ты слышал, что я сказала?!

Он молча, не отвечая, прошел к двери.

Лиля покачала головой. Конечно, будет трудно… Но самое главное она все-таки сделала!

Все-таки сказала мужу обо всем!

Родион вышел на крыльцо, постоял, переводя дыхание: казалось, в груди сжался какой-то ком. Отдышался. На перилах стояла корзинка с осенними яблоками, он вчера сам собирал падалицу, да забыл в дом занести.

Родион взял одно яблоко и метко запустил его в ствол липы, что росла напротив. От яблока осталось жалкое месиво, которое сползло по стволу.

Родион кивнул. Вот такое же месиво останется и от этого… этого…

Он даже мысленно не мог произнести ненавистное имя!

* * *

Десять лет назад Михаил Иванович Говоров, пытаясь как можно лучше устроить жизнь своей обожаемой дочуни, тряхнул своими весьма внушительными связями – и пристроил зятя инструктором в орготдел райкома комсомола. Это была должность, на которой удержался бы и дурак набитый! Однако Родион Камышев отнюдь не был дураком, а потому вскоре был примечен начальством – и началось его неудержимое восхождение по карьерной лестнице. Звезд с неба он, конечно, не хватал, но умел держать нос по ветру и отнюдь не кичился тем, что является зятем первого секретаря обкома партии, был демократичен и дружелюбен. Это нравилось людям, Родиона охотно выдвигали, так что он без особенных усилий передвинулся в горком комсомола, обрастая на этом своем отнюдь не тернистом пути многочисленными и весьма устойчивыми собственными связями. Так что теперь, чтобы разрешить свою семейную проблему, ему отнюдь не требовалась помощь всесильного тестя. Достаточно было самому позвонить некоему доброму приятелю – следователю по фамилии Левичев.

Почему именно ему? Да вот почему.

Отец Левичева – в свое время сотрудник ОГПУ – был одним из тех, кто проводил первые облавы в Москве и Ленинграде среди мужеложцев, которые подозревались в создании тайной шпионской сети – пользуясь при этом своими противоестественными пристрастиями. После Октябрьской революции все законы Российской империи, направленные против мужеложцев, были отменены, и дело дошло до того, что СССР – жупел для всего «свободного» капиталистического мира! – считался примером сексуальной терпимости.

В докладной, направленной на имя Сталина из ОГПУ, говорилось: «Педерасты занимались вербовкой и развращением совершенно здоровой молодежи, красноармейцев, краснофлотцев и отдельных вузовцев. Закона, по которому можно было бы преследовать педерастов в уголовном порядке, у нас нет. Полагали бы необходимым издать соответствующий закон об уголовной ответственности за педерастию».

На этой докладной Сталин поставил резолюцию: «Надо примерно наказать мерзавцев, а в законодательство ввести соответствующее руководящее постановление».

В результате 7 марта 1934 года был принят закон, предусматривавший уголовную ответственность за добровольные половые сношения мужчины с мужчиной. Однако – видимо, по инерции – дела гомосексуалов рассматривались ОГПУ тайно и «во внесудебном порядке», как политические преступления. Эта «инерция» сохранилась и в более поздние времена. Мало того, что ничего более позорного и унизительного, чем обвинение в гомосексуализме, для людей просто не существовало – каждый «педераст» автоматически считался проповедником «враждебной буржуазной идеологии». Человек, который осуждался по 121-й статье УК, был в местах заключения обречен на унизительную роль «петуха», «машки», «отхожего места» – сексуальной игрушки для всех, кто желал бы с ним позабавиться. И если обвинение было ложным – это становилось истинной трагедией для человека.

Эта перспектива была очень мощным рычагом для милиции и КГБ для получения нужных показаний. Гораздо легче было сознаться, что ты вор, фарцовщик или мошенник, только бы не прослыть «педиком» и не уйти на зону с этим клеймом. Однако человек, подозреваемый или обвиняемый в мужеложестве, становился также легкой добычей для вербовки. Чтобы не быть осужденным по позорной и губительной статье, многие были готовы на все: становились прилежными сексотами[21], рассудив, что, если выбирать из участи двух птиц, предпочтительней стать дятлом, чем петухом.

Гомосексуализм – тайный, запретный, осуждаемый государством! – стал своего рода знаком либерального протеста и находил своих приверженцев в стане интеллигенции гораздо чаще, чем среди прочих классов общества. На любого танцора или актера, не обладавшего ярко выраженной брутальной внешностью, смотрели как на скрытого гомосексуалиста. И очень часто эти подозрения соответствовали действительности.

Следователь Левичев унаследовал от отца чисто профессиональную ненависть к гомосексуалистам. Да и мужики, которые баловались и с женщинами, и с подобными себе, вызывали у него лютое отвращение! Это была первая причина, по которой он с готовностью откликнулся на просьбу Родиона.

А во-вторых… Притом что Левичев был невзрачен и тщедушен (а может быть, именно поэтому!), он очень любил женщин и среди своих славился как величайший ходок по дамской части. Несколько лет назад Родион выручил его из очень неприятной истории, в которую Левичев угодил именно из-за своей природной пылкости. Расправа с Арефьевым позволяла и должок вернуть, и, как выразился Левичев, потешить удаль молодецкую: накостылять поганому «пидарасу».

Костюмер театра драмы Люсик Халов – его полное имя было Любомир, однако об этом он вспоминал, только когда доставал паспорт, – давно оказался в поле зрения органов, как и многие другие фарцовщики. Было также известно, что во время своих визитов в Москву он бывал в «литературном салоне» у Геннадия Трифонова, а когда езживал в Ленинград, навещал Зиновия Корогодского[22]. Этих двух открытых гомосексуалистов милиция и КГБ не трогали до поры до времени – пока те исправно исполняли свои обязанности сексотов. Однако ни за руку, как фарцовщика, ни за ноги, как распутника, Люсика Халова никто не держал. И все-таки именно он оказался самой удобной фигурой, с помощью которой Родион Камышев решил поставить сокрушительный мат своему сопернику.

Люсика задержали при продаже флакона французских духов и журнала «Плейбой» (покупательница, понятное дело, была человеком далеко не случайным) и отвезли в КПЗ. Спустя некоторое время караульный заглянул в камеру, привлеченный истошными воплями, – и вытащил оттуда избитого Люсика.