1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Явно приходило время прислушаться к совету сестры и уехать из армии, но царь боялся, как бы его не обвинили в оставлении войск в самый критический момент. К тому же, пусть память об Аустерлице оживала перед его внутренним взором кошмарными сценами, он хотел походить на знаменитого тезку, Александра Невского, изгнавшего иностранных захватчиков из Святой Руси во главе своих воинов.

К счастью для Святой Руси, Шишков, пришедший к выводу, что армии грозит разложение и распад, взял дела в собственные руки. Он решил всенепременно убедить Александра покинуть ставку и обсудил сей тонкий момент с Балашовым, который согласился с доводами статс-секретаря, и уже вдвоем они уговорили Аракчеева поддержать их. Шишков написал докладную с настоянием, что место царя в столице, а не в действующей армии, ибо в сложившемся положении задача государя – сплотить вокруг себя народ и набрать побольше солдат. Затем все трое поставили подписи под документом, который затем и лег на стол Александра среди других бумаг.

Собираясь оставить Дриссу утром 16 июля, царь не обратил внимания на докладную, но по прибытии в Полоцк вечером того же дня сказал Аракчееву: «Я прочитал вашу бумагу». По прошествии двух часов он сел на коня и поскакал повидаться с Барклаем, какового застал за скудным ужином в конюшне. Они провели вместе час, а когда вышли, Александр обнял Барклая со словами: «Прощайте, генерал, вновь прощайте, au revoir. Я вверяю армию вашему попечению. Не забывайте же – она у меня одна». Царь вскочил в седло и отправился обратно в Полоцк, где распорядился относительно собственного отъез да в Москву на следующий день{258}.

В то время как пребывание в ставке Александра негативным образом сказывалось на действиях русских армий, отсутствие Наполеона на передовой стало и вовсе пагубным для французов. Он позволил себе увлечься политическими и управленческими заботами в Вильне, где провел две драгоценный недели, за которые фактически утратил инициативу.

Не сумев поймать в ловушку и разгромить Багратиона, император французов приказал Даву следовать за ним и развернул в северном направлении войска принца Евгения, чтобы не позволить 2-й армии соединиться с 1-й армией Барклая. Ту энергично преследовал сильный кавалерийский авангард под командованием Мюрата. Подобные действия в обычных условиях либо вынудили бы противника дать бой французам, либо его отступление превратилось бы в бегство, но форсированные марши относились к сильным сторонам русских войск. На деле напористое преследование Мюрата привело лишь к уничтожению кавалерии Grande Armée, обернувшееся катастрофическими последствиями позднее в ходе кампании.

Впрочем, это была ошибка не одного лишь Мюрата. Сосредоточив вместе корпус из 40 000 чел. кавалерии, Наполеон создал величайшие трудности в истории военного дела в части обеспечения фуражом. Определив этому корпусу задачу подвижного острия наступления, император французов обрек конницу на разбазаривание собственных сил и ресурсов. После длительного дневного марша, часто сопряженного со стычками с казаками или другими частями русского арьергарда, солдатам и лошадям приходилось ночевать на открытом бивуаке, нередко не имея пищи для солдат и корма для животных, в результате последние радовались даже жухлой соломе с крыш крестьянских изб.

Рано утром коней седлали, собирая под «la Diane»[64] на длительное ожидание, пока вернутся все разъезды с донесениями о происходящем, – канитель, продолжавшаяся не один час. Длинные переходы и недостаток отдыха неминуемо вели к натиранию спин под седлом и другим напастям, не говоря уж об элементарной усталости лошадей. И ко всем этим факторам добавлялась и другая большая сложность – поведение самого Мюрата.

Мюрат являл собою одну из самых колоритных личностей своего времени. «Он вечно носил грандиозные и причудливые наряды, навеянные польскими и мусульманскими мотивами, сочетавшие дорогие ткани, убийственно яркие цвета, меха, вышивку, жемчуг и бриллианты, – писал современник. – Волосы ниспадали на широкие плечи длинными вьющимися локонами, густые черные бакенбарды и блистающие глаза дополняли ансамбль, заставляя других видеть в нем какого-то шарлатана». Твердо решив выглядеть в походе наилучшим образом, Мюрат прихватил с собой не только все карнавальные костюмы, но и, согласно свидетельству одного из его офицеров, целый воз духов и косметики{259}.

Самыми большим достоинствами Мюрата были его безрассудная храбрость и способность вселить отвагу в души солдат. Он без страха стоял под огнем или возглавлял лихие атаки конницы, часто даже от презрения к врагу не вынимал из покрытых драгоценными камнями ножен дорогую саблю, размахивая вместо нее ездовым стеком. Но вместе с тем он ничего не смыслил в тактических вопросах, не говоря уж о стратегии. Маршал славился как мастер ненужных и самоубийственных кавалерийских атак.

Будучи превосходным наездником, Мюрат, однако, совершенно наплевательским образом относился к вопросам состояния животных, каковая тенденция передавалась служившим под его началом генералам, о чем свидетельствовал капитан 16-го конно-егерского полка. «Я приведу только один пример среди множества подобных, – писал он. – Отправившись в дозор с сотней всадников вечером после боя при Вязьме, я пробыл на посту без смены до следующего полудня, имея строгий приказ не расседлывать коней. Лошади оставались под седлом с момента ранее шести часов утра предыдущего дня. Не имея ничего для своего пикета, даже воды поблизости, ночью я отправил офицера для объяснения моего положения генералу с просьбой к нему раздобыть немного хлеба и помимо всего прочего овса. Тот ответил, что находится здесь, чтобы бросать нас в бой, а не откармливать. Так наши лошади на протяжении тридцати часов оставались без воды и пищи. Когда я вернулся из дозора, наступал момент выступления. Мне дали час на приведение в порядок моего отряда, после чего пришлось догонять колонну на рыси. Я был вынужден оставить в тылу дюжину солдат, чьи кони не могли идти»{260}.

Проезжая мимо частей кавалерии Мюрата на марше всего через какие-то три недели после начала похода, князь Евстахий Сангушко, один из адъютантов Наполеона, отмечал, что «лошади покачивались на ветру». Коленкур наблюдал стычку французской кавалерии с неприятельским арьергардом примерно в то же самое время и испытал изрядный шок, увидев как после нескольких атак всадникам приходилось спешиваться и вести лошадей обратно в поводу, когда же противник контратаковал, они вынужденно бросали коней и спасались бегством на своих двоих, поскольку так получалось быстрее, чем если бы они попытались уйти от врага верхом на измотанных животных{261}.