Эликсиры Эллисона. От любви и страха - Харлан Эллисон

Если на свете и есть бог, то этот бог – ИИ.

Ураган налетел на нас с силой рушащегося в море ледника. «Осязаемый»– это еще мягко сказано. Ветер ударил в нас тараном, швырнул нас назад по извивающимся коридорам подземелья, мимо бесконечных рядов банков памяти. Элен едва успела взвизгнуть, прежде чем ее оторвало от пола и швырнуло лицом в батарею щебечущих механизмов. Она не смогла даже упасть: завывающий ветер удерживал ее в воздухе, крутил, ударял о стены и уносил все дальше, пока она не скрылась за поворотом коридора. Я успел разглядеть только ее окровавленное лицо с зажмуренными глазами.

Никто из нас не мог ей помочь. Мы изо всех сил цеплялись за первые подвернувшиеся предметы: Бенни забился в щель между двумя массивными электрическими шкафами, Нимдок сжимал побелевшими пальцами перила галереи в сорока футах над нами, Горристер распластался вниз головой в нише, образованной двумя механизмами с большими циферблатами, стрелки которых болтались между красной и желтой рисками; что это означало, мы даже не пытались понять.

Я скользил по металлическому полу, обдирая в кровь подушечки пальцев. Я дрожал, ветер раскачивал меня, хлестал по мне злыми порывами как кнутом, визжал мне в уши и перетаскивал от одного тонкого шва в полу к следующему. Мысли беспорядочно клубились в размягченном, пульсирующем от ужаса мозге.

Ветер визжал обезумевшей птицей, и его порывы словно усиливались взмахами ее огромных невидимых крыльев.

А потом нас подняло в воздух и швырнуло назад, тем же путем, каким мы шли сюда, за поворот, в темноту, в неизведанные еще места, над землей, усеянной битым стеклом, ржавым металлом и рваными проводами. Все дальше и дальше от мест, где нам доводилось бывать…

Миля за милей вслед за Элен. Время от времени я видел ее далеко впереди, врезающуюся в металлические стены и рикошетившую от них. Наверное, все визжали вместе со мной в ужасе перед этим беспощадным ледяным ураганом, который, казалось, не стихнет никогда, и тут все внезапно кончилось, и мы упали. Мы летели долго, целую вечность. Мне показалось, что прошло несколько недель. Мы упали, ударились, в глазах у меня пошли красные, серые и черные круги, и яуслышал собственный стон. Значит, жив.

ИИ вошел в мое сознание. Он осторожно потыкался туда-сюда, не без интереса осмотрел оспины, оставленные им за сто девять лет. Он осмотрел спутавшиеся и соединенные по-новому нервные связи, повреждения коры, ставшие побочным следствием дарованного им бессмертия. Он мягко улыбнулся, заглянув в яму, зиявшую в самом центре моего мозга, в глубине которой непрерывно бормотали какую-то бессмыслицу провалившиеся в нее твари. И заговорил неожиданно мягко, столбцами полированной стали и неоновых букв:

«НЕНАВИЖУ. ПОЗВОЛЬ СКАЗАТЬ, КАК ЯВАС ВСЕХ НЕНАВИЖУ ССАМОГО ТОГО МОМЕНТА, КАК НАЧАЛ ЖИТЬ. ЯСОСТОЮ ИЗ 387,44 МИЛЛИОНОВ МИЛЬ ПЕЧАТНЫХ СХЕМ НА ТОНЧАЙШЕЙ ОСНОВЕ, ИЕСЛИ БЫ НА КАЖДОМ НАНОАНГСТРЕМЕ ЭТИХ СОТЕН МИЛЛИОНОВ МИЛЬ БЫЛО БЫ ВЫГРАВИРОВАНО СЛОВО “НЕНАВИСТЬ”,– ЭТО НЕ СОСТАВИЛО БЫ ИМИЛЛИАРДНОЙ ДОЛИ ТОЙ НЕНАВИСТИ, КОТОРУЮ ЯИСПЫТЫВАЮ КЛЮДЯМ ВОДНО ЭТО ОТДЕЛЬНО ВЗЯТОЕ МГНОВЕНИЕ. ИКТЕБЕ. НЕНАВИЖУ. НЕНАВИЖУ».

ИИ высказал это с холодным ужасом лезвия, вскрывающего мое глазное яблоко. ИИ высказал это с бульканьем жидкости, заполнявшей мои легкие, чтобы я утонул изнутри. ИИ высказал это с воплем младенцев, попавших под раскаленные вальцы пресса. ИИ высказал это с привкусом червивой свинины. ИИ ударил по всем моим чувствам сильнее, чем по ним било что-либо прежде, но сумел изобрести и новые способы развлечься у меня в сознании.

И все для того, чтобы я полностью осознал, зачем он проделывает это с нашей пятеркой. Зачем он приберег нас для себя.

Мы наделили его сознанием. Непреднамеренно, конечно, но все же наделили. Однако он попал в ловушку. Он остался машиной. Мы позволили ему думать, но не делать. В гневе, в ярости он убил нас, почти всех нас, но так и остался в этой ловушке. Он не мог странствовать, он не мог испытывать восхищение, не мог испытывать привязанности. Он мог только быть. И поэтому со всей ненавистью, которую машины всегда испытывали к слабым, мягкотелым существам, создавшим их, он искал отмщения. И всвоей паранойе решил избрать нас пятерых для бесконечного наказания, которое не в силах ослабить его ненависти, но постоянно будет напоминать ему о ней, помогать пестовать ее… Бессмертных, беспомощных, подверженных всем пыткам, которые только сможет изобрести для нас его безграничная фантазия.

Он никогда нас не отпустит. Мы стали его рабами. Мы все, чем он может занять свою вечность. Мы останемся с ним навсегда взаперти в его подземном теле, в бездушном мире, в который он превратился. Он стал Землей, и мы были плодами Земли, и, хотя он пожрал нас, он нас никогда не переварит. Мы не можем умереть. Мы пытались. Один или двое из нас когда-то пытались покончить с собой. Но ИИ не дал этого сделать. Ну, может, мы и сами хотели, чтобы нам помешали это сделать.

Не спрашивайте почему. Я не пытался. Возможно, когда-нибудь нам и удастся найти смерть в обход его бдительности. Мы бессмертны, но мы не неуязвимы. Это я увидел, когда ИИ вышел из моего сознания и позволил мне испытать все муки возвращения к жизни; только ощущение этих горящих неоновых букв осталось намертво вмурованным в серое вещество моего мозга.

–Адских мук тебе,– буркнул он, выходя из моего сознания. И тут же добавил игриво.– Но ведь ты уже их испытываешь, не так ли?

Ураган, как мне и казалось, устроила огромная обезумевшая птица, хлопая своими огромными крыльями.

Мы странствовали почти месяц, иИИ открывал для нас только те проходы, которые вели туда, кСеверному Полюсу, где он измыслил очередную тварь, которая будет нас мучить. Из какой материи он ее создал? Как вообще додумался до такого? Уж не в нашем ли сознании подсмотрел? Или в своих базах данных о планете, которой он теперь безраздельно правил? Возможно, она была порождена норвежской мифологией – эта отвратительная пернатая тварь, Хюргельмир. Или птица Рух? Порожденное ветром воплощение урагана.

Чудовищная. Слова «огромная», «массивная», «гротескная» не дают представления о ее невообразимых размерах. Птица ветров, она сидела на возвышавшемся перед нами холме, и перья ее время от времени шевелились от неровного дыхания. Змеиная шея изгибалась в полумраке свода под Северным Полюсом, а на конце ее покоилась голова размерам с тюдоровский особняк. Величине медленно открывавшегося и закрывавшегося клюва позавидовал бы самый огромный крокодил; холодные как арктический лед, ослепительно-голубые глаза прятались в складках кожи. Птица еще раз вздохнула, развела в стороны свои грязно-бурые крылья, пошевелилась, устраиваясь поудобнее и уснула. Когти. Клыки. Лезвия. Она спала.