Лачуга должника и другие сказки для умных - Вадим Шефнер

– Он не сдрейфит, – сказала Маргарита. – Ты же не сдрейфишь?

– Чего мне дрейфить? – ответил я. – Я и в большое наводнение не испугался.

В большое наводнение 1924 года мне, признаться, пугаться было нечего, так как в это время я болел скарлатиной и лежал в темной комнате; о наводнении узнал я день спустя.

Наконец мы с Маргаритой погрузились на шлюпку. Маргаритин брат завел мотор.

– А весла-то забыли взять, – вспомнил я.

– Правда, весла-то, Коля? – сказала Маргарита. Маргаритин брат вынул блокнот и написал:

«Вы что, в технику не верите? Техника в период реконструкции решает все! Мой мотор не подведет!» Мы уже двигались узкой Смоленкой мимо кладбища – вниз к заливу. Ветер гнул ветви деревьев, надгробные ангелы глядели хмуро и предостерегающе. Они как бы хотели сказать: «Нам-то что, у нас работа не пыльная, где поставили, там и стоим. Вот посмотрим, что с вами-то будет».

Вдруг какой-то живой человек закричал нам с кладбищенского берега:

– Эй, на «Магнолии»! Вертайте назад, перевернуться хотите, что ли?

Потом с правого берега, с огорода на острове Голодае, тоже кто-то закричал:

– Эй, на «Морже!» Куда к морю претесь, дураки! Там волна сильная!

Но мотор работал хорошо, и вскоре мы вышли в Маркизову лужу, в залив. Здесь действительно шла сильная волна. Ветер дул толчками и гнал валы с белыми гребнями. Когда мы миновали Вольный остров, впереди уже ничего не было. Только море в белоголовых валах. Там, где полагается быть Кронштадту, висели серые полосы – шел дождь. Ветер нарастал. Нас подбрасывало, раскачивало, но мотор работал хорошо.

– Ты любишь море? – спросила вдруг меня Маргарита.

– Люблю, – ответил я.

– Вообще любишь – а сейчас?

– И сейчас. Сейчас тоже неплохо.

Она сидела на носовой банке, лицом ко мне. У нее был очень независимый вид. Я смотрел на нее и думал, что с ней мне в этом бурном заливе не страшно, хотя, если что случится, меня она не спасет, а, наоборот, я ее буду спасать.

– Коля, давай к Лахте повернем, – сказала вдруг Маргарита. – А потом – домой. Мне что-то холодно становится.

Маргаритин брат нажал на румпель, шлюпка сразу повернулась левым бортом к ветру и очутилась в ложбине между двумя волнами. Толстая, темная волна не спеша перевесилась через борт и плюхнулась в шлюпку. Шлюпка сразу осела, ногам стало холодно. Я начал вычерпывать воду, но толку от этого было не много.

– Ты, Коля, слишком круто повернул, – мягко сказала Маргарита. Она сняла туфельки и положила их возле себя.

Маргаритин брат молча стал выправлять курс. Теперь мы шли кормой к ветру. Волны догоняли шлюпку и переваливались через корму. Мотор работал честно, но ему трудно было тащить шлюпку с людьми и водой. Это был старательный, но слабый мотор, и вскоре он заглох. И тогда волны и ветер стали вертеть и крутить нас, а мы ничего не могли сделать. Весел у нас не было. Шлюпка все больше наполнялась водой.

«Теперь мне в голову должны идти какие-то красивые мысли, – подумал я. – Я должен думать что-то благородное и необыкновенное». Но в памяти у меня почему-то вертелись стихи сочинения дяди Бобы – из тех, что он вывешивал дома на стену: «Сегодня имеем капризы и многого хочем достичь. А завтра случайно с карниза по черепу трахнет кирпич. Сегодня имеем зарплату и в бане кричим: „Поддавай!“, а завтра, быть может, к закату на нас наезжает трамвай».

Я силился вспомнить продолжение этого бодрого стихотворения, как будто от этого зависело наше спасение. Но никак не мог вспомнить. У меня было такое чувство, будто я держу хвост ящерицы, а сама она ускользнула.

– Вспомнил! – сказал я вдруг. – Вспомнил!

– Что ты вспомнил? – испуганно спросила Маргарита.

– Вспомнил! – повторил я и забормотал стихи дяди Бобы: – «Сегодня имеем мы булки и платим за даму в кино, а завтра на водной прогулке пойдем утюгами на дно».

– Какая-то чепуха, – торопливо и невыразительно сказала Маргарита. – Шлюпка тонет, а ты несешь чепуху.

И действительно, шлюпка пошла ко дну. Но, вопреки прогнозу дяди Бобы, мы остались на плаву, побарахтались на месте и поплыли к берегу. Маргарита плыла в середине, а мы с Колькой – справа и слева от нее. Берег был далек, плыть в одежде нелегко. В ложбинах между волнами вода казалась совсем черной, чувствовалась ее беспощадная глубина. Впереди виднелась полоса желтой воды – отмель. Мы понимали, что нам надо скорее доплыть до отмели, иначе нас унесет течением – и тогда нам крышка.

– Ну, как ты? – спросил я Маргариту.

– Я ничего, – отфыркиваясь, ответила она. – А ты?

– Я ничего, – ответил я. – А как он?

– Он тоже ничего, – ответила Маргарита. Мы доплыли до отмели и встали на дно. Обычно здесь было совсем мелко, а теперь по грудь. Волны шатали нас и били в лицо, а некоторые, самые нахальные, перекатывались через наши головы. Мы замерзли и не знали, что же будет дальше. Отмель была совсем небольшая, между ней и берегом опять шла глубина с сильным течением.

– Надо все-таки к берегу плыть, – сказал я. – Что же нам тут стоять.

Колька закивал головой, соглашаясь со мной, но Маргарита сказала, что она не доплывет.

– Мы же тебя будем поддерживать, – сказал я, и Колька утверждающе помотал головой.

– Нет, я все равно не доплыву, – грустно сказала Маргарита. – Я уж знаю.

Мы остались на отмели, а вода между тем прибывала. К тому же начали плыть дрова – где-то, видно, смыло склад. Поленья плыли, глупые и бесчувственные, волны швыряли их как попало. Недаром говорят: глуп как полено! Мы с Колькой выбрали по чурке подлиннее и защищали ими Маргариту и себя от остальных чурок. А они все лезли на нас, норовя стукнуть по голове. У Кольки из носу шла кровь, у меня вся голова была уже в синяках. Потом дровяное стадо прошло, а взамен его поплыл на нас всякий мусор – какие-то разбитые ящики, доски, щепки. Приплыла и дохлая собака, которую унесло с какой-то свалки. Дохлая собака долго моталась возле нас и один раз даже перекатилась через наши головы. Затем ее унесло, а у нас началась тошнота, нас всех прямо выворачивало наизнанку из-за этой дохлой собаки. Но потом, когда нас перестало тошнить, нам стало еще хуже, потому что теперь у нас уже не оказалось никакого дела. А стоять без всякого дела и ждать неизвестно чего – это самое плохое.

Так мы простояли час или полтора. Потом со стороны залива показался буксирный пароход. Он шел в нашу сторону. Мы с Маргаритой начали кричать, а Колька только махал руками – он ведь должен был молчать. А пароход все приближался, и на его носу уже можно было прочесть его имя. Он назывался «Бурун». Когда-то давно я выдумал для тети Ани пароход с таким названием, и вот теперь этот «Бурун» явился собственной персоной. Очевидно, в детстве надо больше выдумывать – в наш трудный час выдуманные вещи и люди вспоминают о нас и приходят на помощь.