Самый романтичный выпускной бал. Большая книга историй о любви для девочек - Ирина Мазаева

– Зачем?

Тихон делал между словами слишком большие паузы, Соня не выдерживала их, сыпала ненужными вопросами.

– Борьба за власть.

– Он и так главный.

– Теперь – да. Теперь против него никто и слова не скажет.

– А ты?

– А я подумаю.

– Но ты ведь не будешь ничего говорить!

– С чего ты так решила?

– Потому что тебе никто не поверит.

В душе на мгновение вспыхнул гнев, мелькнула внезапная мысль, что хорошо бы, пока старички отвлеклись, придушить Гладкого подушкой. Ведь все из-за него! Тырин прав.

– Извини, там чайник долго не закипал… – влетела с палату Лиса с двумя чашками парящего кипятка. – Привет! – не останавливаясь, бросила она. – Третьей руки у меня нет. Останешься без чая.

– Соня уходит.

Не обидно. Все так и должно было случиться. Гладкий был чужим. Чужим и остался.

– Зачем ты сказал Тырину, чтобы я мандарины принесла?

– Чтобы его позлить. Он к тебе неравнодушен.

Соня закивала, проклиная тот день и час, когда столкнулась с Тихоном в раздевалке. Лучше бы он пошел по второй лестнице и увидел кого-нибудь другого. Например, Катрин. Ей бы все это было по барабану.

Пошла на выход. Перед ней проскочили два старичка, возмущенных очередным наплывом молодежи.

– Знаешь, почему неравнодушен? – крикнул Тихон, когда Соня была уже в дверях.

– Потому что красивая, – буркнула Соня, желая хоть чем-то насолить Гладкому. Все-таки он оказался редкостной скотиной.

– Потому что ты пытаешься играть по своим правилам. А он – хищник – требует жертвы.

Соня постояла на пороге, послушала, как скрипит линолеум под ногой.

– На самом деле ты как упал? – спросила через плечо – не хотелось разворачиваться.

– Максимов мячом сбил.

– А почему никому не сказал?

– Владение информацией – более ценное качество, чем ее распространение.

Лиса дергала в воде чайный пакетик и хитро поглядывала на Соню. Она была спокойна. Для нее все шло правильно.

Соня выпала в коридор. Под ногой заворчал линолеум.

Ну, вот она – правда. И что ей с этой правдой делать? Ничего. Просто хранить. Может быть, когда-нибудь пригодится. Владение информацией ценнее, чем ее распространение. Она думает словами Гладкого. Она теперь ничем от него не отличается. А может, все-таки попробовать отличиться? Всего-то нужно сказать правду. Не во имя чего-то, а потому что. Если получится это сделать, все пойдет по-другому.

О времени Соня вспомнила, когда доставала из кармана дребезжащий сотовый.

– Мне сейчас звонил репетитор: ты не пришла на занятия! – кипятилась мама. – Что с тобой происходит?

Соня посмотрела в темнеющее небо и подумала, что у Падалкина либо крепкие нервы, либо пофигисты родители. Потому что ей тоже очень хотелось бросить школу, стереть из памяти мысли о грядущем экзамене, вытряхнуть из души волнения о поступлении в институт. Но кто же позволит это сделать?

– Софья! Где ты?

– Иду по улице.

– Немедленно возвращайся домой и садись за уроки!

– Я не хочу.

– Кто тебя спрашивает? Ты должна делать не то, что хочешь, а то, что надо!

– Почему? – Слезы сдавили горло, нос сразу оказался заложен, по щекам побежали быстрые капли.

– Потому что! Делай что говорят и не устраивай детский сад. Алло! Соня? Ты меня слышишь?

– Слышу, – сквозь всхлип отозвалась Соня

– И нечего плакать! Плакать будешь летом, когда никуда не поступишь! А сейчас – платок достала, высморкалась и пошла домой! Не дай бог я у тебя увижу хотя бы еще одну четверку или тройку. И договорись с Георгием Моисеевичем на дополнительное занятие.

Истерика из сердца стала пробиваться к голове, сотрясая тело.

– Мама! Он меня не любит… – прошептала Соня. Молчать нельзя, слова сами просились на морозный воздух.

– Что за глупости ты там выдумываешь? Прекрати сейчас же! При чем здесь любовь? Ты о деле думай! Для ерунды еще время найдется. И не смей больше прогуливать занятия! За что я деньги плачу? Чтобы ты на морозе истерики закатывала?

– Мама…

– Я уже восемнадцать лет мама! Так что слушайся! Берись за ум, пока не поздно. Никуда твои мальчики не денутся.

Соня плакала беззвучно, чтобы мама не догадалась о ее слезах. Дрожала рука, словно трубка весила килограммов сто. Хотелось опустить ее. Хотелось отдохнуть.

– Соня? Алло! Соня!

– Да, мама, – выдохнула Соня, сдерживая всхлип.

– Ты меня поняла?

– Поняла.

– Когда будешь дома?

– Подхожу.

– Позвони мне с домашнего на работу, чтобы я убедилась, что ты пришла.

Слезы были очень быстрые. Они бежали и бежали, догоняя друг друга. Холодный ветерок. Защипало губы.

– Мама, – прошептала Соня, поднося микрофон телефона ко рту, – ты меня любишь?

– Сонька! Прекрати! Иди домой! Я жду звонка с домашнего. Ты меня поняла? Не слышу! Поняла?

– Да, – выдохнула Соня.

– Не позвонишь через десять минут, приеду и такое устрою… Ты меня знаешь!

– Да.

– Все! Пока!

– Да.

Связь прервалась. Телефон выплюнул на экран сообщение о проговоренных минутах.

Это было ужасно. Соне совершенно не хотелось делать то, что требовала мама, но она понимала, что все равно это сделает. И не пойдет она больше к Тихону, хотя очень хочет его увидеть, хочет услышать, что она ему нравится, потому что он сам очень ей нравился. Всего этого больше не будет никогда. А будет стопка учебников, недовольные взгляды мамы, любопытные переглядки в классе и холодное одиночество. Неужели навсегда?

Мама еще звонила, но Соня уже не подходила к телефону. Ей больше никто не мог помочь. И поговорить об этом ей тоже было не с кем. Соня шагала по улице и все смотрела, смотрела вверх, боясь, что на нее опустится голубая сетка сачка. Не замечая, что уже давно бьется в неволе. И что в эту неволю – так уж получилось – она загнала себя сама.

– Что у вас происходит?

Большой Брат вышагивал перед доской, заложив руки за спину. Глядел четко перед собой.

– Что творится в вашем классе?

Взгляд на мыски ботинок. Голову не поднимает, как будто подчеркивает: смотреть мне вокруг не на что. А вернее – не на кого.