Люди ПЕРЕХОДного периода - Григорий Ряжский

— Рыбу никакую не знаю, на Остоженке сроду не была, а Гамлет с его друзьями меня как раз и насиловал, этого не забуду никогда, — тихо произнесла Венера, прервав, наконец, молчание. — Сначала — сам он, после — на круг пустил, под друзей своих, а в конце — снова сам, ну и подушил заодно, ему так было надо, наверно, для пущего удовольствия. Я только помню, что синее-синее внутри глаз у меня стояло, чуть не доходя до чёрного… И я уже стала, тоже помню, в глубину какую-то валиться, падать, где нету никакого дна, но они меня в этот момент, голую, за четыре конечности — и на лоджию, на воздух, там и отдышалась. А он пальцем у меня перед носом поводил, увидал, что оклёмываюсь, и внятно так говорит, отчётливо, по слогам, что, мол, если скажу кому, то руки мне самолично обломает, и стану я Венерой уже не по рождению, а по судьбе. Так и сказал, в точности передаю. Ну а дальше… дальше — сквозняк, из окна — в двери, мимо меня и надо мной. И полетела, понеслась как чума. Потом — Проход, Переход, и сюда, в поле это из песка и тумана. — Она посмотрела на меня задумчиво: — Вот и говорю, чего там с моей параллельной сделалось? С одной стороны, теперь уже без разницы, а с другой — тоскую, беспокоюсь за неё.

— То есть, получается, она про тебя не в курсе? — в волнении спросила я, начиная постепенно улавливать суть этих удивительных трансформаций.

— Тамошняя параллельная, что ли? — уточнила для себя Венера.

— Ну да, она самая. Я же говорю тебе, она в полном порядке теперь, сама была тому свидетелем. В каждом ухе карат по пять, не меньше. Плюс всё остальное в том же духе.

— Само собой, не в курсе, — пожала плечами Милосова, — как и твоя про тебя тутошнюю, как и любой про любого своего параллельного, если смотреть оттуда сюда. А если наоборот, то знать-то мы знаем про своих тамошних, что они остались и живые, а вот поделать в ту сторону ничего уже не можем. Разве что с Овалом повезёт, но это мало кому удавалось, как я знаю. — Она снова раздумчиво покачала головой: — Стало быть, живая я там и даже к делам подключённая, кто бы мог подумать… Это значит, жалость в нём взыграла в последний момент, в Гамлете. Выходит, к своим делам он меня притянул, над балетом поставил и «Низ» в подчинение отдал, так получается?

— Получается так, — я ответно развела руками, совсем уже плохо понимая, как мне теперь следует вести себя с этой двуликой Венерой. С одной стороны, она, неприкаянная эта Милосова, ни в чём вроде бы не виновата. С другой — во всём. И главное, — в том, что именно по её недоброй воле я очутилась в этих пустынных краях, пролетев невозвратным маршрутом «Шинишилла» — полуподвал — Сахара-Гоби, без остановок. Одно разве что теперь утешение — достигнуть вечного блаженства, чтобы… что? Чтобы иметь бизнес-ланч в райском саду и уминать в три горла́ тамошний «all inclusive», на который тебе выдадут бесплатный бонус сразу после Входа? Только вот Германа моего со мной здесь нет, некому оценить будет местную райскую кухню.

— Ну что ж, спасибо, как говорится, и на этом. — Она потянулась всем корпусом, будто под её хламидой имелось то, чего можно было себе отсидеть, и немного повеселела. При этом я заметила, что лицо её, вернув себе выражение лёгкой, но необременительной надменности, заметно разгладилось: оболочковые складки, что ещё недавно, когда речь зашла о Гамлете, были стянуты ближе к глазам, разогнались теперь по дальним краям, а глубоко всаженные в душевую плоть глаза, казалось, тоже немного выдались наружу и зримо, по-доброму округлились. — Я ведь тогда, считай, совсем девчонка ещё была, только танцевать начинала, Ивановский институт культуры закончила по специальности «режиссер массовых зрелищ» с отличием, ну и хореографией увлекалась, сама ставила чего-то и сама же исполняла. Дурой была, гордой, думала, всё у меня впереди, вся мировая слава моей будет, и вообще. В Москву дёрнулась, в «Ереван-плазу» эту по случайности попала, балет ихний смотреть, не знала, что голые в нём все. Там он меня и склеил, Гамлет. И в тот же вечер к себе уволок, с друзьями. А к утру, после как все попользовались мной и подушили, уже тут очнулась, на песках этих, прямо с лоджии по утреннему сквозняку и отлетела. — Она махнула рукой, — так и не пожила нормально хоть сколько-то, чтобы успеть сделать чего-нибудь такое… — Она на секунду задумалась: — Чтоб сюда не стыдно было потом хотя бы. — Внезапно она подскочила с пыльного наста: — Слушай, а как я выгляжу вообще? Ты ж меня, говоришь, не так давно видала? Ну и какая я, скажи, не толстая хотя бы? А то мама у меня полнушка была, все мамы по нашей линии рано или поздно такими делаются. А я гордилась, что худюська, хотя она предупреждала, чтоб особо не надеялась. А я верила всё равно. Так чего там, а?

— Ну, ты там сейчас вроде бы в полном порядке, — уклончиво ответила я, так, чтобы ответ мой прозвучал не слишком конкретно, — руководишь балетом, клубом, ну и при других делах всяких…

— А по фигуре, по фигуре-то?

— По фигуре, я бы сказала, средняя, — снова стараясь не вдаваться в подробности, отозвалась я, — средненормальная, но с хорошими камнями, отличные кольца, на каждом пальце по неслабому брюлю, всё в стиль, в бренд, в тренд, ну и так далее. — Я старалась по возможности обойти щекотливую тему, понимая, что покушаться на полную правду в этом особом случае и неправильно, и недальновидно.

— То есть всё же не суперстройная? — с заметным расстройством в голосе уточнила Венера. — Мужчины пройдут без ничего или обернутся?

— Скажем так, — решилась я, сконструировав вполне приемлемый для нас обеих финальный вариант, — не супер, но просто стройная и чрезвычайно привлекательная женщина. Явно с серьёзными деньгами, связями и понятным будущим.

Я и правда уже не знала, как должна теперь относиться к этой своей посланнице: как к той самой прошлой суке или уже как к жертве чудовищной по своей жестокости истории, приведшей нас обеих сами знаете к какому результату.

— Ну и слава Богу, — обрадовалась она, мысленно переварив лысым шаром мой вердикт, — пускай хотя бы ей там будет нормально, мне-то самой уже недолго осталось, вот переберусь на четвёртый оборот, так и поминай как звали, до Входа рукой подать останется. Всё остальное — это уже с обратной стороны от него будет: конец пустыне, конец темноте этой беспросветной, конец безвременью этому надоедному! Общаться хочу как ненормальная, а то у нас тут, пока кто какой оборот высиживает, так каждый сам по себе, — если по случайности только не пересекёшься с каким-нибудь таким же очередником с оборота на оборот и лясы не поточишь по старой памяти.

— Постой, — я вдруг вспомнила, что не выяснила для себя нечто важное, — а саму-то тебя кто встречал тут после Перехода?

— Саму-то? — она улыбнулась, будто на какое-то мгновение вернула себя в недавнее, но уже новейшее прошлое. — Саму меня ждал Алексей Петрович, Мересьев. Слыхала про такого?

— Это лётчик, кажется, был такой? — с неуверенностью в голосе переспросила я. — Который без ноги остался, а потом снова воевать полетел?

— Точно! — обрадовалась Венера моей осведомлённости. — Он 18 суток полз и практически уже кончился, замёрз и всё такое. А потом поел шишек и на деревню выполз. А там его уже наши крестьяне оживили. И он выздоровел во всех отношениях, кроме двух ног, которые от него отняли. Я про него, помню, детский фильм видала, ещё когда в Иванове росла. — Она поднялась и снова села на песок, — Нет, ты поняла, подруга? Сам он и по сию пору тут, а параллельный его до конца войны на «ястребках» летал, безногим, а после войны большим человеком сделался: героем, генералом и начальником всех ветеранов-отставников.