Клеймо - Сесилия Ахерн

– Мой муж – Заклейменный. Дважды – в висок и язык.

Неверное решение и ложь.

– Он допустил этическую ошибку. На работе. Был уличен. Он был восходящей звездой, блестящее будущее открывалось, – все оборвали, превратили его в пример для запугивания коллег.

– Почему Трибунал так его боялся?

– Поразительно, Селестина! Ты спрашиваешь, почему Трибунал боялся… То есть ты понимаешь, что происходит. Отлично. Продолжим.

И она продолжила. Рассказала мне, что, как она надеялась, должно измениться после моего «подвига» в автобусе и в особенности после ответов в суде.

– Логика и сострадание. Это замечательно! – говорит она, прихлопывая рукой по столу и ухмыляясь. – Долго ты придумывала эту формулу? Или тебе ее кто-то подсказал? Мистер Берри? Некоторые думают, что твои речи писал он, но мне так не кажется. Не в его стиле. – Она склоняется ближе ко мне, как будто ловя каждое слово. – Кто тебе это написал?

Я снова хмурюсь.

– Никто ничего не писал. Само с языка сорвалось.

Она покачала головой, видимо, не совсем мне поверив:

– Великолепно. Нам понадобятся такие лозунги. Эниа уже решила вести избирательную кампанию под этим девизом: «Логика и сострадание: идеальная пара. Голосуйте за партию Жизни».

Я тоже покачала головой.

– Понимаю, тебе трудно к такому привыкнуть, но нам это нужно. Как только тебе что-то подобное в голову придет, сразу записывай. Я придумаю, как это использовать. Что же дальше… у тебя такой ошарашенный вид, может быть, пора нам заняться математикой. Это хоть знакомая тебе территория. Так что давай… – Она заглянула в расписание. – Разберем что-нибудь из списка, чтобы ты не споткнулась, когда очаровашка Мэри Мэй будет проверять тебя на детекторе лжи.

– Вы ее знаете?

– Она посадила мою золовку вместе с ее мужем за то, что они помогали моему мужу. Помогли ему нарушить кое-какие правила и получили по четыре года каждый. Ей палец в рот не клади: с виду пичужка, но кусается как лев. Не случайно ее приставили к тебе. Она – самая среди них жесткая, она и во сне не перестает быть надзирательницей, в этом смысл ее жизни. И знает больше, чем все они вместе взятые, – не так уж и много они знают, но она – мозговой центр.

Впервые я слышу о реальных людях, которые угодили в тюрьму за помощь Заклейменным. До сих пор это была только угроза. Хотя угроза вполне реальная – для меня: два года за то, что помогла Клейтону Берну сесть, или Клеймо.

– Мне очень жаль, что с вашими родными так обошлись.

Она отмахнулась, даже не подняв глаз от бумаг.

– И поэтому вы сделали татуировку на животе?

Ответ дался ей нелегко, но она и тут не солгала:

– Шесть выкидышей за четыре года. Моя утроба не способна выносить младенца – выносить полный срок. А уж мы старались, можешь мне поверить. И не повторяй «мне очень жаль», ты тут ни при чем. – Она уткнулась в расписание, но выронила его и подняла глаза. Я поняла, что она готова открыться мне.

– Я сделала татуировку не потому, что подозреваю в себе какой-то изъян. Но я хочу постоянно помнить, что наша сила в наших ошибках. С этого и начался мой фонд. Когда я поняла, что не смогу родить, попыталась усыновить ребенка. Годами пыталась получить ребенка ПСР, но и тут не преуспела. Впрочем, ничего нового для тебя в этом нет, – добавила она. – Ты ведь знаешь об этом от своего нового приятеля – Порочного с рождения? Кэррик, не так ли?

Я насторожилась.

– Откуда вы знаете о Кэррике? – спросила я, вновь охваченная подозрением.

Своим инстинктам я больше не доверяла. Может быть, это ловушка с целью заманить, отыскать Кэррика? Сумел же Креван каким-то образом подстроить исчезновение стражей и мистера Берри – а теперь ищет Кэррика? Альфу подослали выудить у меня сведения? Нельзя ей верить, это все, возможно, лишь уловка, чтобы поймать Кэррика, поймать меня. Я уже не такая наивная, как прежде. Наивность – это был мой главный изъян, раз уж мы взялись обличать изъяны. Но теперь глаза у меня открылись, я внимательно присматриваюсь к каждому человеку. И быстро соображаю: нужно быть хитрее, выудить из нее все, что она знает о Кэррике.

– Ты правильно делаешь, что не доверяешь мне, – говорит она. – Это хорошо. Хочешь знать, откуда мне известно о Кэррике? О нем практически не писали, вполне хватило твоей истории, Ангелины Тиндер и Джимми Чайлда, к тому же Трибунал не любит широко оповещать о том, как Порочные с рождения дети ищут своих Заклейменных родителей.

Порочные с рождения? Я стараюсь сдержать эмоции, но чувствую, как сама эта мысль сводит меня с ума, тошнота подкатывает к горлу.

– Ты ведь, конечно, знаешь: этим детям запрещено узнавать о биологических родителях. Их забирают из семьи и воспитывают до совершеннолетия в специальных учреждениях, «корректируют». В 18 лет они выходят из коррекционных интернатов, но, если попытаются разыскивать родителей, если хотя бы допустят такую мысль, их тоже заклеймят. Преданность своей плоти и крови – измена обществу. – Она покачала головой, от негодования у нее вздулись жилы на шее. Даже если это подстава – по крайней мере, гнев искренний, эта тема задевает Альфу за живое.

Стало быть, та аббревиатура после имени Кэррика – ПСР – значит Порочный с рождения. Ребенок Заклейменных родителей. И, как сказано в его деле, он приговорен к Клейму на груди – за измену обществу. С тем, что говорит Альфа, это вполне согласуется, так что в этом я ей поверю, но всецело доверяться не стану.

– Кэррику следовало выждать, прежде чем отправляться на поиски родителей, – говорит Альфа так сердито, словно лично мне адресует упрек, словно это я недосмотрела. – В первые месяцы за выпускниками интерната внимательно следят, не пытаются ли они разыскать биологических родителей, а он сразу кинулся на поиски, как будто хотел попасться… – Голос ее стихает, глаза пристально смотрят на меня, ожидая моей реакции.

Но я не отвечаю, я слишком потрясена – слишком угнетена тем, что узнала о Кэррике. Найти бы его поскорее, обнять, утешить. Как жаль, что я не знала этого тогда, когда мы спали рядом, разделенные только стеклянной стеной. Я думала, он солдат, может быть – дезертир или изменник, совершил что-то ужасное, а он был наказан за детскую любовь. Этот пойманный зверь, расхаживавший в своей клетке с таким видом, словно был готов сражаться против целого мира, всего лишь хотел найти своих родителей, у которых его отняли в младенчестве, потому что они были заклеймены. Теперь, когда я знаю, что Кэррик – сын Заклейменных, это как-то меняет мое отношение к нему?

Да, что-то меняет.

Восемнадцать лет подряд ему непрерывно промывали мозги. Твердили, что его родители – отбросы общества, что ему повезло избавиться от них. Но, едва покинув интернат, он тут же отправился на поиски матери и отца. Он победил: его любовь не сломили. Он оказался даже храбрее, чем я думала. Он действительно воин.