Лунный принц - Екатерина Оленева

– Скромненькое наблюдение.

– Что говорить о женщинах? Я не помню ни одного мужчины, пусть трижды женатого и гендеро-ориентированного, который отказал бы мне? Можно лицемерить, но у нас есть преимущество перед другими людьми даже тогда, когда мы нищие. Отрицать это – лгать. Зачем это?

– Ты прав, наверное. Продолжай.

– Как я уже и сказал, безнравственность вовсе не поощрялась среди Элленджайтов. Всё излишества приходились на период взросления, там чего только не происходило, но взрослые всегда старались направлять молодёжь по правильной дороге, прививая правильные нравственные ценности и ориентиры. Ты не поверишь, но в моё время никто в семье из мужской половины не спал ни с сыновьями, ни с племянниками, ни с братьями или кузенами. Исключением становились кузины, но тут, обычно, речь шла не об интрижке, а о вполне серьёзных чувствах. Подобные отношения заканчивались свадьбой. Это было не то, что негласным правилом… просто невозможно было представить, чтобы в семье завелась подобная грязь.

– Да, я так и поняла. История, предшествующая твоему появлению на свет – показательный пример чистых нравов Элленджайтов того времени.

– Это было шокирующим исключением из правил, болезненным и травмирующим. На меня и смотрели, как на… ну, если и не совсем урода, то как не на здорового. В каждом обращённом на меня взгляде я читал любопытство, осуждение и ожидание чего-то особенного, из ряда вон выходящего, порочного. Я и чувствовал себя экзотическим зверьком. С одной стороны, изо всех сил стараясь вписаться с окружающие меня правила и стать своим, с другой – постоянно чувствуя свою несхожесть даже с ними, такими отличными от всего остального мира.

Я боялся их осуждения, не хотел обманывать ожиданий, никого не желал травмировать, но тёмная часть меня никак не желала вписываться в общепринятые законы.

Отца скоро вытащили из тюрьмы и вернули, так сказать, в лоно семьи. Его не винили в нарушении нравственных границ, справедливо возлагаю вину на того, кто был старше и должен был быть разумнее.

Стоило ему вернуться, как мы узнали о третьем ребёнке в нашей семье. Любовь с кузиной Анжеликой оказалась не только платонически-бесплотной, не знаю, где они пересекались, пока он пребывал в роли блудного сына, но, так или иначе, у нас была младшая сестра. Она была на четыре года младше меня и на два – Винсента.

– Винсент был младше тебя.

– Да. Когда мы впервые встретились, мне было девять, Винсенту семь, а Снежане – четыре. Я помню, как поразился в нашу первую встречу – эта девочка была красивее всех остальных детей, она больше других напоминала куклу. В доме были и другие дети – кузины, кузены, между всеми нами была весьма несущественная разница.

Девушки Элленджайтов напоминали цветы – яркие, нежные, горделивые. Их баловали, холили, лелеяли, оберегали и любили. Они не в чём не знали отказа. Были в чём-то неуловимо похожими и при этом не теряли индивидуальность.

Так случилось, что моей ровесницей оказалась Стелла. Она была дочерью младшего брата моего деда – Винсента. Очаровательная голубоглазая брюнетка, смышлёная и очень милая девочка. Мы подружились с первых дней моего пребывания в Кристалл-Холле. Я понимал, что она влюблена в меня, но не относился к чувствам девочки серьёзно. Считал, что придёт время, и она это перерастёт. Она воспринимала меня как ровесника и, чтобы не огорчать её, я иногда играл с ней в куклы с чайным чаепитием. Это было по-своему даже мило. Ядовитые замечания Винсента я пропускал мимо ушей, не понимая тогда, что на самом деле за этим стояло не непонимание и отрицание, а ревность.

– Он тебя к ней ревновал?

– Меня? Нет. Я никогда настолько не удостаивался внимание моего дорогого брата. Он ревновал Стеллу ко мне.

Характером Винсент разительно отличался от меня и отца, он был словно бы совсем другой. Мы вечно плутали в тумане неопределённости, находились в вечном разладе сами с собой, раздираемые противоречиями, борьбой с собственными пороками и страстями. Винсент никогда этим не страдал – он либо делал то, что хотел, без угрызений совести, либо не делал. Сомнения его натуре были несвойственны. Точно так же он относился и к людям – либо любил их, либо – нет. Его симпатии были стойкими и почти никогда не менялись. Впрочем, как и антипатии.

Увы, но так сложилось, что брат всегда воспринимал меня как соперника. Я появился в его жизни некстати, ведь до меня привязанность отца целиком принадлежала ему. А отца он любил так же горячо, как и я. Наше сходство объединяло меня с моей тёзкой, и он чувствовал себя в какой-то степени изолированным. А когда в нашей жизни появилась Стелла, наши с братом противоречия усилились. Она ходила за мной хвостиком, смотрела мне в рот. Она просила меня подсадить её в седло или подать ей хлыстик. Именно рядом со мной старалась сесть за столом и мне пыталась подыграть на рояле, когда мы играли в четыре руки.

Мне её привязанность казалось трогательной, и я не желал проявлять грубость, не желал ранить ребёнка, справедливо полагая, что, когда девочка повзрослеет и поймёт, что я, на самом деле, меньше всего способен потянуть роль прекрасного принца, её полудетская влюблённость сама канет в Лету.

Но Винсенту я казался исчадием зла, морочащем голову прекрасной принцессе. Он бесился так, что на это забавно было смотреть.

Отец после своего возвращения вроде как окончательно взялся за ум. Он, наконец-то, женился на своей прекрасной кузине Анжелике, на радость многочисленной родне и пытался стать хорошим мужем и отцом. Насколько я знаю, он пытался хранить своей жене верность и редко возвращался к старым привычкам. Чужая душа потёмки, но, думаю, он искренне любил свою жену и ради неё пытался загнать внутренних демонов как можно глубже. Однако, при всей её положительности, Анжелика… она была слишком светлой и правильной, как пасторальная картинка на солнышке. А как бы ты не любил сладкое, при его избытке начинает тошнить.

Думаю, тёмные желания из его души никуда не делись. И периодически он срывался. Обычно это заканчивалось грандиозными попойками, горой окровавленных простыней, неумеренным принятием опиатов в различных его формах. Иногда чёрная полоса затягивалась и тогда отец становился почти опасным для окружающих. Я понимаю, ему нужно было куда-то сбрасывать напряжение. И обычно доставалось мне.

– Каким образом? – я решила уточнить, чтобы потом не сомневаться и не путаться в фантазиях.

– Он принимался меня воспитывать. И делал это при помощи побоев. Крышу у него срывало конкретно. Причём Винсента он никогда не трогал, чтобы брат не делал. Думаю, между собой и мной он не очень-то в пьяном угаре проводил разделяющую черту. И не видел нужды тормозить. Если бы в семье узнали о таких его всплесках… я не хотел, чтобы его осуждали, чтобы к нему относились так же, как к матери.

– Разве он этого не заслуживал?

– Это начало 19 века, тогда не оказывали психологической помощи. В нормальном состоянии отец не был жесток. Он любил меня, – Ральф помолчал, нервно покусывая губы. – Наверное, – добавил он спустя мгновение. – Это было не так уж и часто.