Великая русская революция. 1905-1922 - Дмитрий Лысков

Вместе с тем Исполком был крайне осторожен в своих требованиях — угроза «спугнуть» буржуазию, в результате чего она откажется взять власть, рассматривалась очень серьезно[333]. Выше мы цитировали критику советских кругов в адрес большевиков, чьи призывы нервировали буржуазию. Не меньшие опасения были связаны и с вопросом созыва полновластного УС, к которому российские либералы относились с нескрываемым скепсисом.

В итоге договорились условий выдвигать поменьше, а при необходимости переходить на эзопов язык. Суханов вспоминает: «Мы сошлись… в мыслях по следующему предмету: мы предложили не настаивать перед «Прогрессивным блоком» на самом термине «Учредительное собрание»… Совсем недавно Милюков противопоставлял в Государственной думе либеральную позицию демократическому лозунгу «какого-то Учредительного собрания», указывая на всю нелепость и несообразность этой затеи. Мы считали возможным, что… думские заправилы не смогут переварить его названия. Мы предлагали на такой случай допустить какое-либо иное его официальное название («Национальное», «Законодательное» собрание или что-нибудь в этом роде)… Но этого не потребовалось. Милюков решил, что, снявши голову, по волосам не плачут, и не уделил этому обстоятельству внимания»[334].

2 марта условия Петроградского Совета были согласованы с Временным комитетом Госдумы. Был создан первый, полностью буржуазный кабинет министров. На следующий день была опубликована декларация о создании Временного правительства.

Идея созыва Учредительного собрания, ставшая одним из условий передачи власти, в итоге сыграла злую шутку с самим Петроградским Советом. Временному правительству оно позволило «заморозить» революцию. В реальности слова о «полновластии Учредительного собрания во всех вопросах государственной жизни, в том числе в вопросе о форме правления» оказались на руку как раз консервативной буржуазии. На все требования реформ, земли, мира и т. д. следовали заявления, что правительство неправомочно проводить кардинальные реформы, решать эти вопросы без воли Учредительного собрания.

Вместе с тем, правительство было вполне правомочно решать все вопросы, не требующие реформ. То есть, по сути, спокойно следовать в русле старой, еще дореволюционной политики. В эту же ловушку позже попали и «соглашатели», вошедшие уже в коалиционное Временное правительство.

Люди ждали от революции разрешения накопившихся противоречий, а получили, по сути, лишь косметические изменения в царском законодательстве.

Скорый созыв Учредительного собрания стал хорошим поводом для бездействия Временного правительства по основным вопросом, поднятым революцией. Так, разрешение аграрного вопроса представляло собой весьма радикальную реформу. Министр земледелия кадет А. И. Шингарев разослал 12 апреля на места телеграмму, в которой предостерегал от «самостоятельного разрешения земельного вопроса», которое «недопустимо без общегосударственного закона». «Самоуправство, — сообщал он, — поведет к государственной беде и подвергнет опасности дело свободы, вызвав распри. Решение земельного вопроса по закону — дело Учредительного собрания… Во имя общего порядка прошу руководствоваться постановлениями Временного правительства и не устанавливать самовольно подобия законов»[335].

Социалисты оказались в ловушке собственных требований. Характерный пример: на заседании уже коалиционного правительства в начале июля министры-социалисты осторожно предложили приступить к осуществлению программы, принятой на I съезде Советов, в том числе и по вопросу о земле. Князь Львов немедленно обвинил министров, что их аграрная политика «подрывает народное правосознание», а сами министры «стремятся поставить Учредительное собрание перед фактом уже разрешенного вопроса»[336].

Но до Учредительного собрания откладывались и куда менее радикальные реформы, например введение 8-часового рабочего дня. Предприниматели предлагали рабочим не спешить, а дожидаться «законного» решения вопроса, так как иной способ был бы «посягательством на право народного представительства — Учредительного собрания»[337].

Разные позиции заняли по вопросу о созыве УС советские партии. ПСР сосредоточилась на легальных методах политической борьбы, призывая дожидаться его созыва. Им возражали левые эсеры. Один из лидеров левой фракции В. М. Качинский писал в газете «Земля и воля» в июле 1917 года: «Если бы революция не решала многих существенных вопросов уже теперь, — чего бы она стоила? Нельзя же на революционный период смотреть как на простую подготовку к Учредительному собранию?»[338].

Закономерно в этих условиях, что требование созыва УС звучало все громче. И все больше входило в противоречие с позицией кабинета министров. Временное правительство в своих декларациях неизменно заявляло о приверженности идее «народного собора», но определять дату его созыва и полномочия не спешило. О настроениях министров свидетельствуют такие слова управляющего делами Временного правительства, члена ЦК кадетской партии В. Д. Набокова. «Как можно было организовать выборы в России, сверху донизу потрясенной переворотом, в России, не имеющей ни демократического самоуправления, ни правильно налаженного местного административного аппарата? А выборы в армии?.. Но, конечно, самый огромный риск заключался бы в самом созыве Учредительного собрания. Наивные люди могли теоретически представлять себе это собрание и роль его в таком виде: собралось бы оно, выработало бы основной закон, облекло его всею полнотой власти для окончания войны, а затем разошлось бы… Это можно себе представить, но кто поверит, что так в самом деле могло случиться? …созыв его был бы, несомненно, началом анархии»[339].