Я закрыл КПСС - Евгений Вадимович Савостьянов

каких сетях и базах данных коллективного пользования у нас тогда никто и не слышал. Конечно, еще в конце 70-х годов во всю мощь и немощь советского пропагандистского аппарата продвигалась тема АСУ (автоматизированных систем управления) и АСУ ТП (автоматизированных систем управления технологическим процессом). Но, во-первых, к муниципальному управлению это имело мало отношения, во-вторых, не использовалось для выработки решений, и, главное, тут вообще речь шла о другом.

Вторая проблема — УТЮГ! На второй же день пошел в магазин. От волнения, обусловленного важностью поставленной задачи, забыл, как сказать по-английски заветное слово. Стал энергично шипеть и пыхтеть, исполняя рукой возвратно-поступательные движения. Продавец, начальный испуг которого неадекватным поведением посетителя постепенно прошел, робко спросил: «Iron?»[123] «Yes, yes, — радостно закивал я — Have you an iron?» «Sure, we have irons»[124], — сказал зловредный американец. Вот же гадство, у них, оказывается, в продаже есть разные утюги! А уж когда я увидел целые ряды самых разных утюгов (сейчас-то у нас точно так же) мне наступил конец. Ну не было при коммунистах такой проблемы, чтобы простой советский человек стоял перед выбором, какой товар купить. При коммунистах вопрос стоял просто: найти хоть что-нибудь. Ну, коммунисты — ладно. А вот что родная жена в точности не описала, какой утюг ей привезти, — это был удар неожиданный. В общем, потрясение вкупе с фрустрацией были такими, что так я утюг и не купил.

На конференции на нас обрушился сокрушающий поток информации. Доклады разработчиков, создателей и пользователей, красочные буклеты, поездки по организациям, на практике внедряющим новые технологии — от округа Напа до местного отделения ФБР. И всюду мы видели эти самые цифровые технологии в действии — от планирования территорий и налогового учета до поиска преступников и организации дорожного движения. Впечатление, что мы — троглодиты на приеме в Академии наук.

Главным было очень болезненное понимание, что нужно срочно развивать, внедрять и догонять. Что будь у нас в Москве подобные системы, гораздо проще было бы осуществлять приватизацию жилья по справедливому принципу, с учетом реальной стоимости жилья во владении граждан, а не по принципу «чем владеешь, то и получаешь». Что под эгидой департамента мэра эту работу нужно поставить на одно из первых мест. И не жалеть на это денег, сколь бы скуден московский бюджет в то время ни был.

В разговорах между собой мы, однако, делились и сомнениями: можно быстро подтянуться в части программирования, постановки задач, внедрения. Но вот по «железу», по технологическому обеспечению такого рывка нам своими силами не одолеть.

Во время поездки произошел еще один поучительный эпизод. Мэр одного из городов пригласил меня на ужин. Небольшой итальянский ресторан «на горах» с прекрасным видом на море. Кроме нас с мэром еще то ли свадьба, то ли помолвка, несколько пар, но, понятное дело, хозяин ресторанчика — маленький, полный, усатый итальянец — от нас не отходит, восторженно сияя весь вечер. Сам наливает вино, сам объясняет, что за блюда подают. Даже сам играет на гитаре и поет милые итальянские песенки. Даже неудобно.

Мы говорили в основном о делах в СССР, куда все может пойти. Обсуждали возможный приезд мэра в Москву. Ну и обычная застольная беседа.

Ужин окончился, хозяин проводил нас до мэрского лимузина, и мы тронулись в обратный путь. Мэр спросил, как мне понравился хозяин ресторана. Совершенно искренне ответил, что очень понравился, что его радушие и любезность — выше всяких похвал.

В машине наступила натянутая тишина. Мэр молчал, словно я брякнул какую-то бестактность. А я сидел и пытался отгадать, какие дефекты моего английского вызвали эту внезапную отчужденность. Машина ныряет вниз, взлетает вверх и снова валится вниз (таковы особенности рельефа тихоокеанского побережья в тех местах). А мэр молчит.

И, наконец, выдавливает то, что — заметно — давно носил внутри и не мог ни с кем разделить: «Вот этот человек и решает, кто будет следующим мэром города».

По окончании конференции, 17 августа, мы полетели в Вашингтон, для встречи с известным политологом Германом Пирчнером (Herman Pirchner), президентом American Foreign Policy Council, партнером Свирского и его коллег из AFPC по развитию ряда проектов в сфере политического анализа и консультирования.

Меня напрямую спросили, возможен ли в Москве переворот. В Вашингтоне был вечер 17-го, в Москве начиналось 18-е, воскресенье. Отсутствие драматических новостей в соответствии с моим предположением перед вылетом могло означать лишь одно. Я уверенно ответил: «В ближайшее время — нет». Теперь-то мы все знаем, что в эти часы началась практическая реализация путча. Прав, ох как прав был «папаша Мюллер» из популярнейшего в те годы телесериала «Семнадцать мгновений весны»: трудно иметь дело с непрофессионалами. Добавлю только, что с глупыми профессионалами дело иметь еще труднее.

Ночевал дома у Пирчнера, в паре километров от Лэнгли — штаб-квартиры ЦРУ. Не покидало ощущение нереальности происходящего: куда меня занесло?!

На следующий день Пирчнер повез нас в Нью-Йорк. Я предвкушал знакомство с Восточным побережьем США, но не сложилось: автострада, по которой мы ехали, проложена так, что ничего вокруг не видно. Где-то вдали слева увидели Нью-Йорк, Герман тыкал пальцем в дымку и говорил, что там — статуя Свободы. Оставалось верить на слово.

Тепло распрощались с Пирчнером и вылетели в Москву, где в это время был час ночи 19 августа 1991 года. По пути нам предстояла еще посадка для дозаправки в аэропорту «Шеннон» в Ирландии.

В «Шеннон» самолет прилетел около 6 утра по московскому времени 19 августа. Пошел в аэропорт с вялой надеждой купить утюг. Да еще позвонить в Москву.

Путч

Я забрался в телефонную будку — названивать в Москву, чтобы проверить, будет ли меня встречать машина. В это время Музыкантский и Трубе пошли осматривать аэровокзал с его телеэкранами. Дозвониться не удавалось, что меня ничуть не обеспокоило и не насторожило: качество советской телефонии было таким, что я всегда твердил: «Следующую войну мы проиграем из-за связи» (что, кстати, подтвердилось позднее, во время Первой чеченской войны).

Подошли Музыкантский и Трубе:

— Ну что, летим или остаемся?

— Остаемся. Вот сейчас все бросим и останемся, — сострил я, ничего не подозревая.

— Ты что, не знаешь? В Москве — переворот!

— Да все уже давно перевернули, — продолжал я острить.

— Да мы серьезно, идем к телевизору!

До меня, как до верблюда, стало потихоньку доходить, что ребята вовсе не шутят. Подошли к телеэкрану и… танки, БТРы, грузовики с солдатами — все в реальном времени, в реальной Москве. Картина — нереальная.

Что делать? А в зале звучало все настойчивей и потому особенно неприятно: «Пассажиры Музыкантский, Савостьянов, Трубе, срочно пройдите на посадку». Это «на посадку» звучало особенно зловеще и казалось