Русское дворянство времен Александра I - Патрик О’Мара

к правосудию. В главе анализируются различные реакции дворянства на модные в то время европейские представления о конституционном правлении, их взгляды на Александра I как потенциального конституционного монарха, на верховенство закона и на применимость к России западноевропейских моделей конституционного правления. Глава завершается анализом оценок конституционных намерений Александра I, сделанных современниками и потомками.

Александр I как потенциальный конституционный монарх

Александр I был наследником давней традиции русского самодержавия, и даже в период перемен, которые он пережил, он совершенно ясно осознавал свою ответственность за сохранение самодержавия. Александр I также интересовался историей России, как мы знаем из записи Карамзина о своем двухчасовом разговоре с царем в Твери в марте 1811 года. Большую часть времени Карамзин читал ему отрывки из своей работы над «Историей государства Российского», после чего «говорил с ним ни мало — и о чем же? О самодержавии!» Карамзин признался, что не мог согласиться с Александром I во всем, но «искренне удивлялся его разуму и скромному красноречию»[550].

Александру I была знакома идея монархии, ограниченной конституцией, или идея правительства, регулируемого силой конституции и поддерживаемого верховенством закона (Rechtsstaat). Это были концепции, о которых он мог узнать от своего швейцарского наставника-республиканца Фредерика Сезара де Лагарпа и которые он обсуждал в начале своего правления со своими молодыми друзьями из Негласного комитета, среди которых был либеральный поляк Адам Чарторыйский. Вместе они обсуждали проект «Всемилостивейшей жалованной грамоты, российскому народу жалуемой», приписываемый совместному авторству Сперанского и братьев Воронцовых, Александра и Семена. Это был первый из многих конституционных проектов, которые периодически привлекали внимание царя на протяжении его 25‐летнего правления.

Первый проект этой грамоты задавал тон последующим, призывая к безопасности личности и собственности, свободе от произвольного ареста (перекликаясь с английским юридическим принципом habeas corpus) и к реформе российского законодательства, находившегося в хаотичном состоянии. По схеме, которая вскоре станет привычной, Александр I принял проект грамоты с энтузиазмом и уже летом 1801 года, казалось, был готов обеспечить его одобрение в соответствующем правительственном учреждении (Непременном совете). В конце концов царь не решился представить проект грамоты на рассмотрение, хотя, как это ни парадоксально, содержавшийся в ней акцент на правлении, основанном на законе, не представлял никакой угрозы его собственному статусу абсолютного самодержца. Проект был обречен пылиться на полке, где в течение следующих двух десятилетий к нему присоединится множество подобных незавершенных проектов. Тем не менее сохранявшийся интерес Александра I к конституционному правлению отразился в его поручении швейцарскому политологу Жану-Луи де Лольме (1740–1806) сделать русский перевод Конституции Англии (Амстердам, 1771), который был опубликован в Санкт-Петербурге в 1806 году[551].

Еще одним свидетельством устремлений Александра I в начале его правления было его решение создать комиссию под руководством графа П. В. Завадовского для кодификации законов Российской империи. Завадовскому было предоставлено 48 чиновников и ежегодный бюджет в 100 000 рублей. В то же время царь требовал ежемесячного отчета о проделанной работе. Н. И. Новосильцев и Адам Чарторыйский призвали Завадовского проконсультироваться с английским юридическим экспертом Иеремией Бентамом (1748–1832), ведущим теоретиком философии права, идеи которого отражали знаменитый и похвальный принцип достижения «величайшего возможного счастья для величайшего возможного числа людей». Русское общество познакомилось с идеями Бентама благодаря переводу его произведений, начатому в 1804 году, над которым среди прочих работал Сперанский.

Сперанский также интересовался трудами Дэвида Юма (1711–1776) о политике и гражданских свободах, подтверждая его мнение о том, что прочность британской конституции проистекает в первую очередь из давних традиций и особого духовного склада британского народа. В это время законодательная деятельность правительства Александра I вызвала широкий интерес, и книги по законодательству стали модным чтением и главной темой для разговоров среди образованных классов[552]. Этьен Дюмон, который, проживая в Санкт-Петербурге, переводил произведения Бентама на французский язык, сообщил, что в 1808 году в российской столице было продано столько же экземпляров книг Бентама, сколько в Лондоне. Среди величайших русских почитателей Бентама был адмирал Н. С. Мордвинов, который был лично знаком с его братом Самуэлем. В 1814 году Бентам предложил помощь Александру I с реформой и кодификацией всех законов Российской империи[553]. Однако предложение было проигнорировано, и Завадовский так и не выполнил поставленную перед ним задачу. Именно Сперанскому выпадало довести дело до конца в правление Николая I, и оно было наконец завершено в 1833 году.

В целом, вместо того чтобы преследовать идеи реализации российской конституции, Александр I, очевидно, предпочитал направлять реформу и реорганизацию центральной администрации, которая последовала в 1802 году. Этот процесс начался с создания Комитета министров и реорганизации Сената в качестве высшего органа империи, ограниченного в своей власти только властью императора[554]. Возможно, ближе всего Александр I подошел к отказу от какого-либо из своих полномочий в проекте политической реформы Сперанского 1809 года, который предусматривал правительство, основанное на «неизменных законах», и участие народа в законодательном собрании, Государственной думе. Похоже, царь очень серьезно подошел к составлению проекта, общаясь со Сперанским почти ежедневно в октябре и ноябре 1809 года, вырабатывая детали окончательного документа. Казалось, проект будет неминуемо обнародован, прежде всего для того, чтобы смягчить то, что Сперанский описал царю как «всеобщее недовольство» его русских подданных. Очевидно, что конституции, как бы Александр I их ни понимал, были явно у него на уме[555].

Ранее в том же году, в марте, Александр I присутствовал и лично выступил на созванном им собрании финского парламента в средневековом городе Порвоо (шведское название — Борга) на берегу Финского залива, в пяти километрах к востоку от Хельсинки (шведское название — Гельсингфорс). Здесь он даровал конституцию своим новым финским подданным, жителям территории, переданной России Швецией в соответствии с Фридриксгамским договором 1809 года. Она включала восточное побережье Балтийского моря, включая Финляндию и Аландские острова[556]. Новая конституция, опять же, была составлена главным образом Сперанским, на которого теперь возложили ответственность за финские дела. По ее условиям Финляндия стала Великим княжеством с царем в качестве великого князя. Тот факт, что следующий финский сейм был созван лишь 1863 году, спустя пятьдесят четыре года после первого, красноречиво свидетельствует о российских представлениях о характере и степени конституционной уступки одной из частей империи. В любом случае в качестве великого князя Финляндского русский царь сохранял полный контроль над княжеством, независимо от конституции, которую он ему предоставил.

Точно так же проект Сперанского для самой России не содержал призыва к конституционной монархии. Опала и ссылка в 1812 году