Черный тюльпан - Александр Дюма

Вполне понятно, что этот призрак нарушил бы его праздник, так же как призрак Банко[66]нарушил праздник Макбета.

И поспешим добавить, этот презренный человек, перебравшийся через стену, и притом не через собственную стену, влезший в окно, чтобы войти в квартиру своего соседа, забравшийся при помощи поддельного ключа в комнату Розы, – этот человек, который украл славу у мужчины и приданое у женщины, не считал себя вором.

Он столько волновался из-за тюльпана, он так тщательно следил за ним от ящика в сушильне Корнелиуса до бюйтенгофского эшафота, от бюйтенгофского эшафота до тюрьмы в Левештейне, он так хорошо видел, как тюльпан родился и вырос на окне Розы, он столько раз разогревал своим дыханием воздух вокруг него, что никто не мог быть владельцем тюльпана с большим правом, чем он. Если бы у него сейчас отняли черный тюльпан, это, безусловно, было бы кражей.

Но он нигде не замечал Розы. И, таким образом, радость Бокстеля не была омрачена.

Кортеж остановился в центре круглой площадки, великолепные деревья которой были разукрашены гирляндами и надписями. Кортеж остановился под звуки громкой музыки, и девушки Гаарлема вышли вперед, чтобы проводить тюльпан до высокого пьедестала, на котором он должен был красоваться рядом с золотым креслом его высочества штатгальтера. И гордый тюльпан, возвышающийся на своем пьедестале, вскоре овладел всем собранием, которое захлопало в ладоши, и громкие рукоплескания раздались по всему Гаарлему.

В этот торжественный момент, когда раздавались громкие рукоплескания, по дороге вдоль парка ехала карета. Она продвигалась вперед медленно, так как спешившие женщины и мужчины вытесняли из аллеи на дорогу много детей.

В этой запыленной, потрепанной, скрипящей на осях карете ехал несчастный ван Берле. Он смотрел в открытую дверцу кареты, и перед ним стало развертываться зрелище, которое мы пытались весьма несовершенно обрисовать нашему читателю. Толпа, шум, эта пышность роскошно одетых людей и природы ослепили заключенного, словно молния, ударившая в его камеру.

Несмотря на нежелание спутника отвечать на вопросы Корнелиуса об ожидающей его участи, Корнелиус все же попробовал в последний раз спросить его, что значит все это шумное зрелище, которое, как ему сразу показалось, совсем не касается его лично.

– Что все это значит, господин полковник? – спросил он сопровождавшего его офицера.

– Как вы можете сами видеть, сударь, это празднество.

– А, празднество, – сказал Корнелиус мрачным, безразличным тоном человека, для которого в этом мире уже давно не существовало никакой радости.

Через несколько секунд, когда карета продвинулась немного вперед, он добавил:

– Престольный праздник города Гаарлема, по всей вероятности? Я вижу много цветов.

– Да, действительно, сударь, это праздник, на котором цветы играют главную роль.

– О, какой нежный аромат, о, какие дивные краски! – воскликнул Корнелиус.

Офицер, подчиняясь внезапному приступу жалости, приказал солдату, заменявшему кучера:

– Остановитесь, чтобы господин мог посмотреть.

– О, благодарю вас, сударь, за любезность, – сказал печально ван Берле, – но в моем положении очень тяжело смотреть на чужую радость. Избавьте меня от этого, я вас очень прошу.

– К вашим услугам, сударь. Тогда едем дальше. Я приказал остановиться потому, что вы меня об этом просили, и затем вы считались большим любителем цветов и в особенности тех, в честь которых устроено сегодня празднество.

– А в честь каких цветов празднество, сударь?

– В честь тюльпанов.

– В честь тюльпанов! – воскликнул ван Берле. – Сегодня праздник тюльпанов?

– Да, сударь, но раз это зрелище вам неприятно, поедем дальше.

И офицер хотел дать распоряжение продолжать путь.

Но Корнелиус остановил его. Мучительное сомнение промелькнуло в его голове.

– Сударь, – спросил он дрожащим голосом, – не сегодня ли выдают премию?

– Да, премию за черный тюльпан.

Щеки Корнелиуса покрылись краской, по его телу пробежала дрожь, на лбу выступил пот. Затем, подумав о том, что без него и без тюльпана праздник, конечно, не удастся, он заметил:

– Увы, все эти славные люди будут так же огорчены, как и я, ибо они не увидят того зрелища, на которое были приглашены, или, во всяком случае, они увидят его неполным.

– Что вы этим хотите сказать, сударь?

– Я хочу сказать, – ответил Корнелиус, откинувшись в глубину кареты, – я хочу сказать, что никогда никем, за исключением только одного человека, которого я знаю, не будет открыта тайна черного тюльпана.

– В таком случае, сударь, тот, кого вы знаете, открыл уже эту тайну. Гаарлем созерцает сейчас тот цветок, который, по вашему мнению, еще не взращен.

– Черный тюльпан! – воскликнул, высунувшись наполовину из кареты, ван Берле. – Где он? Где он?

– Вон там, на пьедестале, вы видите?

– Я вижу.

– Теперь, сударь, надо ехать дальше.

– О, сжальтесь, смилуйтесь, сударь, – сказал ван Берле, – не увозите меня. Позвольте мне еще посмотреть на него. Как, неужели то, что я вижу там, это и есть черный тюльпан? Совершенно черный… возможно ли? Сударь, вы видели его? На нем, по всей вероятности, пятна, он, по всей вероятности, несовершенный, он, быть может, только слегка окрашен в черный цвет. О, если бы я был поближе к нему, я смог бы определить, я смог бы сказать это, сударь! Разрешите мне сойти, сударь, разрешите мне посмотреть его поближе. Я вас очень прошу.

– Да вы с ума сошли, сударь, – разве я могу?

– Я умоляю вас!

– Но вы забываете, что вы арестант.

– Я арестант, это правда, но я человек чести. Клянусь вам честью, сударь, что я не сбегу; я не сделаю никакой попытки к бегству; разрешите мне только посмотреть на цветок, умоляю вас.

– А мои предписания, сударь? – И офицер снова сделал движение, чтобы приказать солдату тронуться в путь.

Корнелиус снова остановил его.

– О, подождите, будьте великодушны. Вся моя жизнь зависит теперь от вашего сострадания. Увы, мне теперь, сударь, по-видимому, осталось недолго жить.

О сударь, вы себе не представляете, как я страдаю! Вы себе не представляете, сударь, что творится в моей голове и моем сердце! Ведь это, быть может, – сказал с отчаянием Корнелиус, – мой тюльпан, тот тюльпан, который украли у Розы. О сударь, понимаете ли вы, что значит вырастить черный тюльпан, видеть его только одну минуту, найти его совершенным, найти, что это одновременно шедевр искусства и природы, и потерять его, потерять навсегда! О, я должен, сударь, выйти из кареты, я должен пойти посмотреть на него! Если хотите, убейте меня потом, но я его увижу, я его увижу.