Тройка - Степан Чепмэн

Выжженное небо изливало дождь на протяжении сорока дней и сорока ночей, но отравленные воды не очистились. Твердь пришла в океан навсегда. Никогда больше здесь не будет дождей. Но Земля как-нибудь приспособится, я не сомневаюсь. Люди-плоты, телекинетические способности… Земля что-нибудь придумает. Не впервой.

Отсюда сверху мне виден холм на океанической коре. Он возвышается прямо подо мной и похож на корявую шляпку гигантского гриба. Трудно в это поверить, но в этом холме скрывается мой город-спаситель, это корабль-зоопарк, последняя надежда человечества.

Под этой грибной шляпкой находится мой ковчег, последнее пристанище позвоночных, которое постепенно подгнивает, как испорченная дыня. Формой он напоминает стебель молочая. Ковчег свили из алюминия крохотные роботы. Он позволяет задерживать отравляющие вещества. Но мы все равно отравляем друг друга так или иначе, даже без помощи внешней отравы.

Наш ковчег напоминает тяжелый дирижабль, маленький и толстый серебряный дирижабль, который потерпел крушение и так и остался здесь торчать, как вздутие на пудинге. Когда-то он был флагманским кораблем большого флота. Теперь же тупо пожирает сам себя.

А я — пара глаз на небе, глядящих вниз. И мне нравится быть здесь.

В этом сне. В этом сне, о котором я говорю тебе, Алекс.

Я была просто парой глаз, но я знала, что где-то у меня есть тело. Потому что мое тело было на том корабле. Вне его оно давно бы растворилось.

Если я пристально вглядывалась в холм, то могла увидеть и то, что происходит внутри. Я видела хлев с полом, заваленным сеном. Я видела ржавые корыта с водой. Я видела какое-то большое неподвижное животное, подвешенное в гамаке из нейлоновых веревок. Животное храпело. Оно вдыхало и выдыхало кисловатый, пахнущий плесенью запах хлева.

Это была я. Я была этим животным, спящим в гамаке из нейлоновых веревок. Я была старым, страдающим от газов в кишечнике, недокормленным слоном. Храпевшим целыми днями в своем гамаке. Пускавшим слюни и невнятно бормочущим во сне.

Моя кожа провисла, половина зубов выпала. Моя грудная клетка медленно поднималась и опускалась. Я отказывалась просыпаться. Я продолжала спать. Хранители зоопарка позвоночных животных оставили этот холм под моим командованием. А затем совершили массовое самоубийство из-за стыда, осознав свои преступления против природы. Так исчезли люди. Скоро и этот ковчег последует за ними, в рай или в ад, или в подземное царство, или в никуда, не знаю.

Многие травоядные погибли, когда закончились запасы проса. Плотоядные доели тех, кто еще оставался. Все они были доверены мне, так что это моя вина.

О, я знаю, что скажут обезьяны. Они скажут, что люди могли доверить мне должность Лорд-канцлера Зоопарка только в шутку, потому что меня зовут так же, как библейского Ноя. Но спрашивается, с чего придет в голову умирающим шутить подобным образом?

Я отнеслась к своим обязанностям очень серьезно. Я выполняла определенную работу, ежедневно и неукоснительно. На моем попечении оставался большой корабль, потерпевший крушение, и мой долг был остаться живой. Живой и спящей.

Моей обязанностью было спать целый день в этой вонючей и прокисшей атмосфере, потому что таким образом сохранялось большее количество кислорода. Кроме того, мне приходилось все время усмирять боль в ноющих зубах, страдать от дизентерии и потери своих сородичей и поддерживать в себе решимость спать дальше.

Я была последним слоном на земле, и от голода постоянно грызла нейлоновые веревки моего гамака. Голод одинаков для всех животных. Голод может быть бездонным. Гнусные шакалы съели мою жену. Ну наверное, голод одинаково мучит и шакалов и слонов.

Почему-то, Алекс, я в своих снах всегда оказываюсь чудовищем. Ведь я чудовище, да? Всегда чудовище, всегда страдаю — либо от одиночества, либо от голода, либо от паралича. Почему так происходит со мной, а, Алекс? Как ты думаешь?

Я открыла один глаз. Тусклый свет, запах разложения. А у меня на глазу ячмень.

С трудом я вылезла из гамака — спустила одну ногу, потом вторую, потом третью. Потом по холодному сухому бетонному полу потащилась к своей кормушке.

Вокруг остервенело жужжали мухи. Жуки-олени, навозники… Эти-то что едят? Дерьмо, вот что! Они едят дерьмо и становятся жирными. Морские водоросли должны были оказывать тот же эффект, но животные от них передохли. Чертовы дезертиры!

Подняв кверху запаршивевший хобот, я протерла глаза. Вокруг раздавались обычные утренние звуки — звон водяной струи по дну металлического ведра, пение птиц, хриплое рычание собак…

Подойдя к поилке, я выпила немного холодной подтухшей воды. От нее опять заломило зубы.

Я потянула за веревку, которая включала лампочку. Свет ослепил меня.

Да, теперь вымирание — это только дело времени. После того как люди ушли из этого ими же отравленного мира, что можем здесь сделать мы, животные? Мы нахлебники, потерявшие хозяина, и потонем в собственных нечистотах.

Я поплелась в тот угол, где висит мое распятие. Раньше я носила его на шее, но чертовы обезьяны стащили веревку. Я рухнула на колени на сырую солому, сделала поклон хоботом и взмолилась Иисусу Смиренному об освобождении. И перед Богом я прокляла имя Человек. Этих мерзких обезьян я тоже прокляла.

Бредя на опухших ногах, я доплелась до ворот хлева и ступила на металлическую решетку, как на пожарной лестнице, подвешенную на цепях в центральной шахте ковчега. Ее подвесили, потому что все плоские поверхности были загажены голубиным пометом. Голубей по-прежнему было множество.

От моего веса цепи зазвенели. Где-то послышался визг свиньи. Я начала спускаться по спиральной лестнице с верхней палубы вниз. Вокруг громоздились многоэтажные клетушки, забитые догнивающими подстилками, пустыми ведрами, разлагающимися костями. Если вы сметаете мусор с верхнего этажа, он ведь падает на нижний.

Маленький воробей, отчаянно заработав крылышками, взлетел вверх и сел на перила верхней палубы. Огромный толстый голубь полетел следом и приземлился рядом на перила. Воробьишка тут же перелетел на другое место. Птичка знает, что у толстяка на уме! Воспроизведение. Некоторые мужские особи никогда не могут остановиться.

Я спустилась на уровень, где сидела моя рабыня. Здесь я держала последнее дитя человеческое. Дрессировщики когда-то запирали здесь собак. Ее звали Айви. Я сохранила негоднице жизнь, потому что она была мне полезна. Большая часть оборудования лаборатории требовала ручного управления. У меня были только ноги, вот я и приспособила в помощницы Айви.

Девчонка построила себе укрытие внутри конуры из проволоки, черного пластика и прямоугольных ржавых металлических каркасов. Стоя снаружи псарни, я могла слышать ее запах. Сопливая грязная приматка. Сквозь крышу конуры просачивался дым. Я тысячу раз предупреждала ее, чтобы она не разводила здесь огонь. Люди абсолютно неуправляемые создания.

Я позвала ее. Она выползла на четвереньках из укрытия в грязных лохмотьях, недовольно косясь в мою сторону. Цепи, которыми были скованы ее ноги, волочились за ней по земле.