В огне - Александр Афанасьев

Самолеты откинули аппарели, в них начали загонять машины и крепить расчалками, чтобы не сорвались во время бешеного полета. Для личного состава, чтобы не подвергать его риску все-таки сорвавшейся с расчалок машины, подвесили вторую, легкую палубу, благо размеры грузового отсека это позволяли.

Личный состав тем временем собирался, в последний раз проверял свое снаряжение. Оружие – старые автоматы и пулеметы Калашникова, снайперские винтовки Драгунова – все то же самое, что могло быть в разгромленных складах и у персидской жандармерии. Второй комплект оружия – бесшумные пистолеты с магазинами, удлиненными до тридцати патронов, бесшумные автоматы с термовизорами, светошоковые гранаты. Туда же – штурмовую униформу, бронежилеты, а на себя – обычную персидскую одежду, армейский потертый камуфляж. На голову – черные косынки-повязки, на них белой арабской вязью «Ля Илляхи Илля Ллаху Мухаммед расуль Аллах». Шахада, теперь это слова смерти, гимн войны, объявленной фанатиками всему цивилизованному человечеству.

Те, кто играет со смертью, те, кто сеет смерть легко и бездумно, обычно не думают, что смерть может прийти и за ними.

Никаких собраний, прощальных речей никто затевать не стал – незачем было. Просто старший офицер в центре сказал «не прощаемся», не оборачиваясь, направился к модулям. Остальные повернулись и гуськом пошли в самолет, где уже включили в десантном отсеке зловещее красное освещение.

…Про полет на «Летучей мыши» опытные люди говорят – экспресс в ад.

Иллюминаторов нет, освещение только лампами с красными светофильтрами, чтобы не засвечивать приборы ночного видения. Самолет летит над землей со скоростью восемьсот километров в час, ревут двигатели, самолет швыряет во все стороны, да так резко, что если не пристегнешься, то будешь летать по всему десантному отсеку. Не хочется думать, что летишь на высоте десять-пятнадцать метров над землей и в любой момент от катастрофы тебя отделяет секунда, не больше. Не хочется думать и о том, что ждет тебя там, если обнаружат. Сцены массовых казней там передают по телевидению для тех, у кого оно еще работает, ради устрашения.

Меньше часа полета, и двигатели меняют тональность своей песни, самолет чуть уходит вверх, разворачивается, потом рывком притирается к земле, с шумом бежит по ней, отрабатывая усиленной подвеской все ее неровности.

Наконец, останавливается. Прибыли.

Первым всегда выходит старший группы. Это делать категорически запрещено, потому что старший группы является и секретоносителем, он никак не должен попасть в руки противника. Живым, но он живым и не попадет, в кармане граната «Ф-1», занемевший палец продет в кольцо. Недаром гранату «Ф-1» называют «русское харакири» – не только самураи не сдаются в плен живыми.

А мертвые сраму не имут.

Седой человек в камуфляже, чуть выше среднего роста, выходит из боковой дверцы «Летучей мыши», напряженно всматривается во тьму, одежду треплет поднимаемый винтами ветер. В правой руке «АК» с прикладом, прижатым локтем, левая в кармане. От того, кто сейчас подойдет к нему, зависит успех высадки, первой высадки из пяти запланированных.

– Господин подполковник! Учебная группа специального назначения в составе двух бойцов вышла в исходный район, район зачищен! – Доложил курсант Тимофеев!

Подполковник Тихонов вынимает левую руку из кармана, разминает затекший палец:

– Как в Афганистан сходил, Араб?

– Главное – вернулся, господин подполковник. Можете начинать выгрузку.

Иногда, когда все хорошо, но знаешь, что скоро будет плохо – совсем плохо, хочется, чтобы уж побыстрее рвануло… что душу-то мучить. Ожидание для большинства людей, тем более для военных, которым с начала службы вбивают в голову, что время – это жизни, а потеря времени – это потеря инициативы – смерти подобна.

Истошный крик «Подъем!» и колокол громкого боя в секунду вырвали поручика Татицкого, как и всех сослуживцев на соседних койках, из мутной пелены сна в злое, беспощадное утро. Беспощадное, потому что вчера фельдфебельский состав базы гонял их до потери сознания, заставляя проходить огненно-штурмовую полосу и до сбитых рук кувыркаться в окно, с переворотом на битых камнях и немедленным открытием огня. Операция, ради которой их здесь сосредоточили, почему-то откладывалась, а для фельдфебеля, равно как и для офицера, нет страшнее картины, чем ничем не занятый личный состав. В итоге – только из их роты выбыли двое, один с сильными ожогами, полученными на огненно-штурмовой полосе, второй – сломал запястье, неудачно приземляясь после кувырка. Все остальные отделались только синяками, ссадинами, жестокой усталостью от изнурительных марш-бросков под палящим солнцем и горячим желанием, чтобы уж поскорее началось и чтобы их бросили в бой, в самый настоящий бой, где тебя если и убьют, то убьют быстро.

Сегодня поручику, пока он, еще толком не проснувшись, пытался влезть в брюки, словно кто подсказал на ухо:

Началось…

Сегодня у командующего ими офицера – штабс-капитана Дубового, в руках нет секундомера, он просто стоит в проходе, высвеченный безжалостным, бьющим в спину солнцем, и смотрит на вылетающих на «палубу»[41]и становящихся в строй солдат. На построение отводится сорок пять секунд, норматив этот не имеет никакого значения, просто сорок пять секунд – и все, но армия держится традициями, и это – одна из них.

Наконец, в строй становится последний солдат, и штабс-капитан обычно начинает движение вдоль ротного строя. Каждый командир взвода должен сделать шаг вперед и громко доложить: «Господин штабс-капитан, отделение один построено, выбывших нет!» У Татицкого пока только отделение, до взвода не дорос.

Но на сей раз штабс-капитан не выполняет этот обязательный ритуал, он просто дожидается, пока последний солдат занимает свое место в строю, и орет:

– Нале-во! За мной, бегом – марш!

Открытая дверь быстровозводимого модуля, в котором они разместились, – как дверца печи, шагаешь в утреннее аравийское пекло, здесь, где рядом залив, оно еще заметнее, а к пеклу присоединяется еще и запах соли. Все бегут – молча топают, попирают обутыми в прыжковые ботинки ногами рассохшуюся от беспощадного солнца землю, стараясь попадать в такт и не сбить дыхание. Никаких песен – все просто бегут, и бегут быстро.

Ангар… Все понятно…

В ангаре – столы. За столами – контейнеры, уже вскрытые стандартные армейские контейнеры, и офицеры. У каждого офицера в руке дощечка с зажимом вверху, чтобы писать на весу, и толстая, очень толстая стопка листов.

Дубовой подводит колонну к столам, они успели первыми, потому что они первая рота и, значит, всегда и во всем должны быть первыми.

– Рота! В колонну по одному – становись! Дополнительное снаряжение – получить!