Морской волк - Борис Царегородцев

Поскольку предатели не догадались запретить нам это, мы стали готовить к старту самолет — для эвакуации секретных документов. Больно было видеть, как спускают флаг, также бережно уложенный вместе с почтой. Лейтенант Фридрих Вайс занял место в кабине, один — вместо штурмана-стрелка, был взят дополнительный запас бензина. По той же причине отказались от предложения подвесить к «Арадо» две пятидесятикилограммовые глубинные бомбы и после взлета провести противолодочный поиск — шанс найти лодку был невелик, а боезапас отнимал часть веса у драгоценного топлива. Гидроплан взлетел с катапульты, провожаемый нашими завистливыми взглядами — это был единственный человек из экипажа, на которого не ляжет позор.

Ровно в назначенный срок, ни минутой раньше, мы всем караваном шлюпок и спасательных плотов отошли от борта нашего «Адмирала Шеера». Славный корабль, наводивший ужас на британцев при смелом рейде в самое логово льва, пал жертвой подлого предательства! Утешало лишь то, что радиограммы этих мерзавцев наверняка были приняты не только нами, но и в Норвегии — а значит, на родине станет известно, что не мы виноваты в сдаче корабля.

Мы успели отойти от корабля на милю, когда перед нами совсем близко из воды показалась рубка подводной лодки. Это не была U-601 «Грау», это была русская лодка. И только тогда мы поняли, что нас обманули.

Подводная лодка Щ-422. Карское море, 25 августа 1942 года.

Честно признаюсь — в реальность плана наших потомков я не верил. Сдать свой корабль противнику — какой командир, верный присяге, на это пойдет? В безвыходном положении надлежит уходить на дно, с поднятым флагом — погибаю, но не сдаюсь; уже сто лет не было иных примеров, — ну если не считать Цусимы, где продажные царские адмиралы сдали эскадру самураям за японское золото, как говорили нам в училище. Эти же немцы, после той войны, в Скапа-Флоу, под дулами пушек британских дредноутов, затопили весь свой флот, чтоб не достался англичанам — так отчего здесь они должны вести себя иначе? Потому я ожидал, что или фрицы отвергнут ультиматум, и нам придется их топить, или они покинут корабль в шлюпках, прежде открыв кингстоны — что ж, потеря врагом тяжелого крейсера это тоже очень неплохой результат.

Однако же «Шеер» не стал тонуть, после того как шлюпки с плотами на буксире отошли от борта. Мы дали им отдалиться на достаточное расстояние, а затем всплыли примерно в кабельтове от шлюпок, так чтобы они оказались между нами и «Шеером» — на случай если на корабле кто-то остался у пушек, то, стреляя в нас, попадали бы по своим. Но орудийные башни крейсера остались неподвижны, а вот фрицы на шлюпках в ответ на наш приказ стоять и не двигаться, отданный в рупор по-немецки, открыли стрельбу из автоматов и винтовок, причем несколько шлюпок вырвались вперед, очевидно, пытаясь пойти на абордаж. Так как было волнение, шлюпки качало гораздо сильнее, чем лодку, отчего огонь немцев был неточен. Эта попытка была пресечена выстрелами из наших сорокапятимиллиметровых пушек, две шлюпки были разбиты и потонули со всеми бывшими в них, после чего фрицы прекратили пальбу и стали махать белыми тряпками.

Мы тоже перестали стрелять и крикнули немцам, чтобы они выбросили все оружие в воду. Сейчас подойдет транспорт, беря их на борт, будем обыскивать, у кого найдем хоть нож или пистолет, самого выкинем в воду. Если же в шлюпке окажется оружие, неизвестно чье, то это будет с каждым десятым из бывших в ней. Фрицы подчинились — видно было, как они выбрасывают свои железки. После чего мы приказали явиться на лодку командиру и старпому. От сбившихся в кучу шлюпок отошла одна, к нам на палубу поднялись двое немцев в парадных мундирах с кортиками — один из них, представившийся как капитан цур зее фон Меедсен-Больдкен, козырнул мне, пытаясь сохранить лицо, и сам отдал свой кортик и пистолет. Затем он спросил у меня, обещаем ли мы сохранить жизнь экипажу, на что я ответил утвердительно. Тогда он попросил вернуть ему на минуту его пистолет с одним патроном.

— Раньше об этом надо было думать! — ответил я. — Если хочешь, прыгай за борт, вода холодная, проживешь минуты две-три, не больше — спасать не будем. Переведите ему!

После старший майор Кириллов бранил меня за этот жест — а если бы немец решился, и мы бы утратили важный источник информации? Но фриц, весь такой важный и холеный, с опаской глянул за борт, сказал что-то и замер, ожидая ответа.

— Говорит, немецкому офицеру так умирать не подобает. — Наш лейтенант Ермилов выполнял обязанности переводчика. — И напоминает нам о Гаагской конвенции, что-то там о военнопленных.

Вот сцуко! Наслышаны уже, как они с нашими пленными — а как сами тут же поют о правах и конвенциях. Ну я тебе сейчас…

— Вы сами разорвали все конвенции своим зверским обращением с нашими пленными и мирным населением. То, что вы сейчас все живы, это исключительно моя добрая воля. В полученном мной приказе не было — обязательно оставить вас живыми. Марш на нос, и стой там тихо. Ермилов, переведи.

А куда мне еще девать этих двоих? В кубрике — те двое фрицев с лодки сидят. Тот, который командир, еще проболтается, что видел. Так что на палубе переждете, не сахарные!

Вдали «Шеер» болтается. Рядом с нами куча шлюпок с плотами, на волнах целая тысяча фрицев — однако же, ведут себя смирно. Мы в полной готовности, на всякий случай — расчеты у сорокапяток, стволы на немцев повернуты.

Уф, наконец-то! «Сибиряков» показался.

А ведь получилось!!!

Карское море, 25 августа 1942 года.

Слушай, ну и событие! Ну и рейс! И не только для нас. Когда после войны Диксон станет громадным городом и портом, построенным по «сталинскому плану преобразования Арктики», его жители будут, наверное, говорить — «до» и «после» этого дня.

Знаешь, Арктика — это пустыня, где очень мало людей и все друг другу известны. А суда ходят исключительно по графику. Если появляется кто-то нежданный — то это уже случай из ряда вон! Значит, что-то где-то случилось, кому-то требуется помощь. Здесь все должны держаться за жизнь и друг за друга — иначе тут не выжить.

Видел я Нарьян-Мар на Печоре, так это перед Диксоном — столица. Русский, поморский Север, особенно если подняться до Котласа, уже лес, редкие деревни, где можно встретить рыбаков. Диксон тоже на реке стоит, и какой — Енисее; но здесь никогда не было людей, кроме редких оленеводов, летом пригоняющих стада. Порт и поселок встали здесь уже в советское время, для перевалки грузов с моря на реку и назад. Что везли — сюда «северный завоз», за короткое лето забросить все, что нужно на зиму, ну а назад в основном лес, сплавленный по Енисею. Самый дальний порт Западного сектора. До мыса Челюскин, самой северной точки СССР, больше ничего нет, а за ней уже начинается сектор восточный.

Как началась война, еще летом сорок первого, у нас поставили береговые батареи — целых три. Одна — пара морских «стотридцаток» на капитальных основаниях, вторая — две сухопутные шестидюймовые гаубицы образца еще той войны, третья — по мелочи, трехдюймовки и сорокапукалки против немецкого десанта. Секреты, говорите, рассказываю — так весь Диксон давно знает, что, где и кто поименно на какой батарее служит.