Крестьяне - Оноре де Бальзак

Чтобы закончить портрет бывшего монаха, достаточно сказать, что он ходил к обедне, сожалел о живучести своей жены и выражал желание примириться с церковью, как только останется вдовцом. Он почтительно кланялся аббату Бросету и приветливо разговаривал с ним, никогда не раздражаясь. Люди, принадлежащие к церкви или вышедшие из ее лона, вообще отличаются терпением насекомых: оно вырабатывается в них необходимостью соблюдать внешнюю благопристойность, оно плод того воспитания, которого вот уже двадцать лет так недостает большинству французов, даже и тем, кто считает себя хорошо воспитанным. Все монашествующие, изгнанные революцией из монастырей и занявшиеся мирскими делами, своим хладнокровием и сдержанностью доказали, какое превосходство дает духовная дисциплина сынам церкви, даже тем, которые покидают церковь. Раскусив Ригу еще в 1792 году по истории с завещанием, Гобертен понял, как хитер этот искусный лицемер с желчным лицом, почуял в нем собрата и решил, что отныне они будут вместе служить золотому тельцу. При основании «Банкирского дома Леклерк» он посоветовал Ригу вложить в дело пятьдесят тысяч франков, поручившись за их целость. Ригу стал одним из самых влиятельных пайщиков, ибо не трогал нараставших процентов, тем самым увеличивая вложенный капитал. В описываемое время пай Ригу в этом предприятии еще составлял сто тысяч франков, несмотря на то что в 1816 году он взял около восьмидесяти тысяч для помещения в государственные облигации, с которых получал семнадцать тысяч франков дохода. Люпену было известно, что сто пятьдесят тысяч он роздал небольшими суммами под залог крупных имений. Совершенно явным был доход Ригу от собственных земель, составлявших примерно четырнадцать тысяч франков чистыми деньгами. Таким образом, поддающийся учету доход Ригу составлял приблизительно сорок тысяч франков. Что же касается всего его состояния, то это был — x, который не было возможности определить никаким уравнением, точно так же, как никому, кроме черта, не были известны делишки, обделываемые им в компании с Ланглюме.

Сей грозный ростовщик, который рассчитывал прожить еще лет двадцать, придерживался при своих операциях совершенно твердых правил. Он ссужал деньгами крестьянина только в том случае, если тот покупал не менее трех гектаров земли и уплачивал, по крайней мере, половину стоимости наличными. Из этого явствует, что Ригу хорошо понимал порочность закона об отчуждении за долги применительно к мелким земельным участкам и ту опасность, которой грозит государственной казне и частной собственности чрезмерное дробление земельных владений. Попробуйте-ка преследовать крестьянина, захватившего у вас борозду, когда их у него всего-навсего пять! Лицо заинтересованное всегда дальновиднее, чем собрание законодателей, и опережает их не менее, чем на четверть века. Какой урок для всякой страны! Закон всегда зарождается в уме выдающегося, талантливого человека, а не в умах девятисот людей, которые, как бы они ни были велики, становятся мелкими, как только сольются в толпу. Действительно, нельзя ли положить правило Ригу в основу будущего закона, который прекратил бы бессмысленное дробление земельной собственности на половины, трети, четверти и десятые части центиара[46], как мы это видим, например, в Аржантейльской общине, где насчитывается до тридцати тысяч мельчайших земельных участков?

Ригу для его операций требовалось как раз такое широко распространившееся кумовство, какое охватило весь этот округ. Суланжский нотариус Люпен был для него тоже свой человек, так как примерно одну треть актов, ежегодно составлявшихся в его конторе, доставляли ему операции Ригу. И благодаря Люпену хищнику Ригу удавалось включать всю сумму незаконных, ростовщических процентов в долговое обязательство, при составлении которого, если должник был женат, всегда присутствовала и его жена. Крестьянин, обрадованный тем, что ему придется платить только пять процентов годовых до истечения срока ссуды, рассчитывал расплатиться усиленной работой и удобрением земли, от чего только улучшался его участок, отданный в заклад г-ну Ригу.

Отсюда и те разговоры о чудесах, которые якобы порождает «мелкое землепользование» (название это придумано глупцами-экономистами), являющееся следствием политической ошибки, из-за которой нам приходится тратить французские деньги в Германии на покупку лошадей, так как наша страна не занимается больше коневодством, — ошибки, из-за которой скоро сократится у нас и количество рогатого скота, так что мясо станет недоступно не только для простонародья, но и для мелкой буржуазии (см. «Сельский священник»).

Итак, между Кушем и Виль-о-Фэ все от мала до велика в поте лица работали на Ригу и, однако, его уважали, а генерал де Монкорне, единственный человек, дававший заработки местному населению и щедро плативший за труды, заслужил только проклятия и ненависть, которую обычно питают к богатым. Разве можно было бы объяснить себе эти факты, не бросив беглого взгляда на «медиократию»? Фуршон был прав: буржуазия заняла место дворянства. Мелкие собственники, типичным представителем коих являлся Курткюис, были крепостными Тиберия Авонской долины так же, как промышленники без капитала — крепостные крупных банков в Париже.

Судри орудовал по примеру Ригу, начиная от Суланжа и дальше на пять лье за Виль-о-Фэ. Два ростовщика поделили между собою округ.

Гобертен, применявший свои хищные наклонности в более высокой сфере, не только не конкурировал со своими союзниками, но препятствовал и другим виль-о-фэйским капиталам вступать на их плодоносный путь. Теперь не трудно догадаться, какое влияние триумвират Ригу, Судри и Гобертен оказывал во время выборов на избирателей, благосостояние которых всецело зависело от его милости.

Ненависть, ум и деньги — вот грозный треугольник, который выражал сущность ближайшего врага Монкорне; и обо всем, что делается в Эгах, этот враг был хорошо осведомлен через несколько десятков мелких землевладельцев, бывших в родстве или в свойстве с окрестными крестьянами и трепетавших перед своим кредитором.

Ригу был ступенью выше Тонсара: один жил воровством, другой жирел от узаконенных грабежей. Оба любили хорошо пожить, собственно, у обоих была одна и та же натура, только в одном случае в своем натуральном виде, а в другом отшлифованная монастырской выучкой.

Когда Водуайе вышел из «Большого-У-поения», чтобы посоветоваться с бывшим мэром, было около четырех часов. В это время Ригу обычно обедал.

Видя, что калитка заперта, Водуайе заглянул поверх занавесок в окно и крикнул:

— Господин Ригу, это я, Водуайе...

Из калитки выглянул Жан и немного погодя впустил Водуайе, сказав:

— Пройди в сад, у хозяина гости.

А в гостях у Ригу был Сибиле, якобы пришедший договориться насчет решения суда, только что объявленного Брюне, на самом же деле беседовавший с Ригу о совершенно иных предметах. Он застал ростовщика за сладким.

На квадратном столе, накрытом белоснежной скатертью, ибо Ригу, не жалевший трудов Анеты и жены, ежедневно требовал чистую скатерть, были представлены в изобилии все плоды этого времени года: миска земляники, абрикосы, персики, вишни, миндаль, поданные на белых фарфоровых тарелках, устланных виноградными листьями с тем же изяществом, что и в Эгах.