Грешная и желанная - Джулия Энн Лонг

– Наверное, Йену следует пристроить свои побрякушки на лед после недели, проведенной с мадемуазель…

Йен молча пнул Колина. Около их стола внезапно появилась Полли Хоторн. Хорошенькая, темноволосая, худенькая и юная, грациозная, как селки[1], Полли когда-то была, как это свойственно юности, безответно влюблена в Колина и так и не простила его за то, что ему хватило наглости жениться. Она по-прежнему отказывалась его замечать, но Йен подозревал, что теперь это уже скорее привычка.

Невольно будешь восхищаться тем, как девушка умеет лелеять обиду, думал он. Йена всегда восхищало постоянство. Женщины, которых знал он, как правило, отличались ветреностью, и хотя это определенно было ему на руку, все же он этого не любил. Вероятно, можно назвать это лицемерием, но уж так вот вышло.

Йен видел, как Полли взрослела тут, в пабе, хозяином которого был ее отец – семейство Хоторн владело «Свиньей и свистком» уже не одно столетие. Йен очень бережно относился к Полли, а также к Калпепперу и Куку и ко всем тем, кто делал Пеннироял-Грин местом, которое он знал и любил всю свою жизнь. Может, это и не очень честно, но ему хотелось иметь возможность приезжать и уезжать по собственному усмотрению – на войну, в экзотические страны – и снова возвращаться домой, чтобы найти их всех тут, где они и должны быть, разве только чуть постаревшими.

Йен улыбнулся Полли, она покраснела и засуетилась. Такова власть улыбки Эверси. Он на них не скупился. Никогда не надоедает видеть, как женщины улыбаются в ответ и краснеют.

– Еще три темных, Полли, пожалуйста.

– Конечно, капитан Эверси.

– Мадемуазель кто? – тут же спросил Чейз, едва Полли отошла.

– Ля Рок. Ах, Моник. – Он вспомнил, как выбирался из постели, а ее ноготки легонько царапали ему спину, пока она пыталась убедить его остаться. Он никогда не оставался. Ни с одной из них. Это одно из его правил. Имелось и другое правило, насчет подарков – он их просто не дарил. Хотел, чтобы женщину привлекал он как мужчина, а не чувствовала себя купленной.

– В тебе нет ни единой капли романтичности, – надула губки Моник, когда он начал одеваться. – Только копье страсти.

Ее английский был весьма скудным, но она все же сумела довольно точно его охарактеризовать. Он не чувствовал себя оскорбленным. Она все еще его вожделела, потому что он умел дать женщине именно то, чего она хочет.

– Моник ля Рок. Актриса? – поинтересовался Чейз.

– Впечатляющее, или мне следует сказать – неподобающее? – знание лондонских сплетен, Чейз. Да. Актриса.

– Я о ней слышал. Моя жена однажды видела ее игру.

Вроде бы небрежное замечание, однако в словах «моя жена» послышались собственнические нотки, а произнес их Чейз так, словно это благословение.

Однако для Йена они прозвучали укором. Колин, черт бы его побрал, делал с этими проклятыми словами ровно то же самое. Когда не говорил о коровах. Йен раздраженно поерзал на стуле, словно пытался увернуться от опускающейся на него сети.

– У нее уникальный талант, у мадемуазель ля Рок, – произнес он. Довольно многозначительным тоном, чтобы заставить обоих недавно женатых мужчин задуматься.

Наступила благодатная тишина.

Колин в душе всегда был развратником, и Йену доставляло несказанное удовольствие тыкать в него палочкой, проверяя, умер ли уже в брате этот развратник, убит женитьбой или просто впал в спячку. Опять же, спасение от виселицы любого может заставить искать убежища в институте брака. А может быть, он чересчур привык к Ньюгейту за время своего печального там пребывания и больше не в состоянии полностью свыкнуться со свободой?

Наконец Колин с надеждой спросил, понизив голос:

– Насколько уникальный?

Йен просто улыбнулся, загадочно и цинично.

Моник обладала талантом, но отнюдь не уникальным. Заманивание ее в постель превратилось в игру, включающую в себя неимоверное обаяние, тончайшие намеки и умение перефлиртовать других мужчин. Но не подарки. Никаких подарков. Результат был, конечно, предрешен заранее, но они оба получили удовольствие от этой игры с самого начала и до момента, когда Моник капитулировала. Она была искусной, ловкой, с нежной кожей и просто восхитительной и… начинала проявлять огорчительные признаки излишней привязанности.

Вот почему Йен с облегчением уцепился за повод вернуться в Пеннироял-Грин – он пообещал своему кузену Адаму, викарию, что возглавит бригаду мужчин (разношерстных по характеру, хотя и стойких духом) во время совершенно необходимого ремонта древнего дома священника. А останься он в Лондоне слишком надолго, мамаши непременно бы вспомнили, какой подходящий жених этот Йен Эверси. Но если слишком долго пробыть в Пеннироял-Грин, его матушка может вспомнить, что он вполне подходящий жених, вместо того чтобы посвятить все свое внимание сестре Оливии. Которая, наконец, согласилась принять некое подобие ухаживания со стороны лорда Лэнсдауна и вроде бы даже получает от этого удовольствие.

Вроде бы. С Оливией никогда ни в чем нельзя быть уверенным.

Все Эверси затаили дыхание. А цветы от исполненного надежды – или мазохиста – все продолжали приносить.

Законодатели мод, высказавшиеся против нее в книге пари клуба «Уайтс» начинали беспокоиться. Никто не думал, что Оливия Эверси когда-нибудь выйдет замуж после того, как Лайон Редмонд исчез, унеся с собой, как говорили, ее сердце.

Забавно, но, вернувшись накануне вечером из Лондона, он ни разу не вспомнил про Моник. Что по меньшей мере невежливо, учитывая, что много недель до этого он думал только о ней. Если задержаться в Пеннироял-Грин надолго, Моник, скорее всего, о нем просто забудет. Уж не испытывает ли он при этой мысли облегчение?

Ну, то есть пока он не вернется в Лондон. А там игра начнется снова.

Если ему захочется.

И эта мысль тоже вызывала беспокойство.

Вернулась Полли с элем и со стуком поставила кружки на стол.

– Платит Чейз, – сказал ей Йен, с выражением «и не вздумай возражать» поведя бровью в сторону Чейза.

Брат послушно выложил несколько монет.

– За большие побрякушки и безотказных актрис! – весело произнес Йен, глядя на братьев.

Те подняли свои кружки.

– За большие побря…

Улыбки их застыли. Оба смотрели в одну точку за его плечом.

– Что? – Йен обернулся.

– За большие побрякушки! – непринужденно воскликнул герцог Фальконбридж.

Черт. Побери.

Как он-то сюда попал? Удивительно, что весь паб не замолк, как затихают птицы, когда в саду появляется бродячий кот. Но нет: все как обычно, пьют, громко разговаривают и, подогретые элем, размашисто жестикулируют, Калпеппер и Кук сидят за шахматной доской, а Джонатан Редмонд бросает дротики в доску с обычной пугающей точностью. Никто не заметил, что пакостный герцог вошел в «Свинью и свисток».