Генри Миллер - Александр Ливергант

И целенаправленно занималась его «культурным развитием». Водила в цирк Барнума и Бейли, на выступления кумира мальчишек иллюзиониста Гарри Гудини. Брала с собой в театр, сыну полюбился находившийся неподалеку от дома (дома номер один) «Новелти-тиэтр», где они с матерью пересмотрели весь репертуар. Любимых спектаклей у них было два: «Хижина дяди Тома» (Луиза Мари обрыдалась) и «Путь на Восток». «Новелти-тиэтр» довольно скоро уступил место «Амфиону» и «Театру Корса Пейтона», на смену сценической версии душещипательного бестселлера Гарриет Бичер-Стоу пришли ранившие трепетную мальчишескую душу мелодрамы. Мелодрама, в свою очередь, была не в силах конкурировать с зажигательным кабаре-шоу «Вино, женщина, песня» в «Эмпайре», где актрисы — кому рассказать! — раздевались на публике. Жанр кабаре-шоу и водевиля юному театралу полюбился, и он перебывал чуть ли не во всех кабаре Бруклина, был и в «Колумбии», и в «Олимпик», и в «Дьюи», и в «Стар», и в «Гейти», и в «Брайтон-Бич Мюзик-холл». Десятки раз смотрел тогдашний хит, комедию «Тетка Чарлей» Брендана Томаса, ходил в театр Эдвина Бута, прославившегося в роли Гамлета, рукоплескал непревзойденному комедианту Джозефу Джефферсону. Вместо партера повзрослевший Генри карабкался теперь на галерку, а вместо Луизы Мари юного театрала сопровождали двоюродные братья или однокашники, охочие, как и он, до зрелищ, от которых либо стынет, либо закипает кровь.

Обнаружив у сына слух, мать решила, что он должен учиться играть на пианино, каковое и было незамедлительно куплено. Овчинка стоила выделки: не прошло и нескольких лет, а Генри уже сам давал уроки игры на фортепиано за 25 центов в час. Приохотила к чтению, читать Генри выучился рано и вскоре уже сам читал вслух деду Генриху, который с удовольствием слушал внука за кройкой и шитьем. Под нажимом жены Генри-старший приобрел у другого портного, англичанина Айзека Уокера, целый шкаф детских книжек. Спустя годы Миллер признается, что боялся прикоснуться к томам в красивых переплетах с золотым тиснением, стоявшим стройными рядами в книжном шкафу орехового дерева. Чего тут только не было: и сказки братьев Гримм, и Андерсен, и «Тысяча и одна ночь», и «Алиса в стране чудес», и «Робинзон Крузо», и приключенческие романы Райдера Хаггарда, про которого полвека спустя Миллер напишет целую главу в «Книгах в моей жизни». «Копи царя Соломона», а также «Трилби» Джорджа Дюморье мог перечитывать по многу раз, а вот Диккенса почему-то невзлюбил, вспоминал потом: «Его книги были мрачными, местами страшными и почти всегда тоскливыми». Сказки, приключенческие романы и детективные истории с участием Ника Картера читал не без удовольствия, однако, как мальчику и положено, предпочтение отдавал истории. «История Англии для подростков» Эллиса и популярнейшая в Америке мистификация Вашингтона Ирвинга «История Нью-Йорка от сотворения мира до конца голландской династии», якобы написанная неким Дидрихом Никербокером, зачитывались до дыр.

Когда Генри подрос и пошел в школу, миссис Миллер стала следить (безуспешно) за его успеваемостью и — столь же безуспешно — за нравственностью. Любила похвастаться подругам, как сын ее любит, что было, пожалуй, некоторым преувеличением; всю жизнь потом он будет повторять, что мать никогда не любил и боялся, что, впрочем, не мешало ему быть заботливым сыном. Когда в середине 1950-х Мари Луиза заболеет раком, Генри пересечет континент и несколько месяцев просидит у изголовья умирающей.

С детства Генри предпочитал дому улицу. Любовь к свободному — без обязательств — бродячему, уличному существованию сохранится у него на всю жизнь. «На улице познаешь, что представляют собой люди на самом деле, — напишет он в „Черной весне“. — Что не с улицы, то лживо, заимствовано… Все, что со мной происходило, я брал с собой с улицы». Помните Гавроша? «Ты куда?» — «На улицу». «Ты откуда?» — «С улицы». Так и Генри.

Миллера, как мы уже знаем, патриотом Америки никак не назовешь. Но вот патриотом Бруклина можно назвать с полным основанием — «бруклинским мальчиком» или «патриотом Четырнадцатого квартала Бруклина», как он сам себя именовал. «Мое истинное образование, — будет вспоминать он, — началось на улице, на пустырях, в холодные ноябрьские дни или на ночных перекрестках, где мы часто гоняли на коньках».

Мир за пределами дома (что первого, что второго) был не в пример ярче, разнообразнее, заманчивее, чем сам дом. Куда более многообещающим, но и более рискованным, непредсказуемым. Неизведанным. Это был мир, как сегодня бы сказали, «открытых возможностей». Одно плохо: мир этот, в отличие от мира домашнего, привычного, еще предстояло завоевать, проявить себя в нем, заявить о себе. Овладеть непростым искусством — быть одновременно и таким, и не таким, как все. Открытых возможностей было сколько угодно, но пойди ими воспользуйся!

На первых порах Генри Миллер из среды сверстников особо не выделялся. Охотно и умело играл в «классы», в «домики», в чехарду, гонял на велосипеде: «Мы могли есть, пить и спать в седле». Позже — в «войну», в «пиратов», в «полицейских и разбойников», причем в роли пиратов и разбойников будущий бунтарь выглядел увереннее, чем в роли блюстителей порядка. Летом вместе со сверстниками без устали носился по улицам, лихо перемахивал через заборы, прятался во дворах, жег костры на пустырях, кидался камнями. Зимой — с той же сноровкой и азартом кидался снежками и съезжал с горки на санках, ухитряясь не врезаться в забор и не выкатиться под колеса проезжавших автомобилей и трамваев. С возрастом увлечение снежками и игрой в пиратов проходит и приходится овладевать наукой более сложной. Следуя примеру мальчиков повзрослее (ах, как же хочется поскорее повзрослеть!), он часами бродит по улицам без всякого дела, стоит, «подпирая» фонарный столб, на который пару лет назад лихо взбирался, и тупо, с деланым безразличием пялится на проходящих девочек, которые не обращают на него решительно никакого внимания.

Постепенно география его «деловой активности» расширяется: Генри — а ведь ему всего девять — самостоятельно ездит к своим кузенам на Глен-Айленд и в Шипсхед-Бэй, за тридевять земель от Декатер-стрит. На контурную карту его хаотичных бруклинских маршрутов наносятся все новые и новые обозначения: булочная Рейнолдса, аптека Восслера, рыбный рынок Дэли. А позже — пивные Пэта Маккаррена и Пола Керла, где дед, тот, что бывший моряк, пьет пиво и слушает зажигательные речи социалистов; увлекся социализмом, правда, ненадолго, и внук. Главная же точка на бруклинской карте юного Миллера — Ист-Ривер, с паромами, судостроительными верфями и груженными товаром подводами, где у мальчика (ему уже двенадцать) в свое время зародилась несбыточная мечта стать, вопреки воле родителей и семейному укладу, речным лоцманом.

Расширяется и ареал чтения. Приятель постарше пересказывает ему «Парижские тайны» Эжена Сю, появляются новые фавориты: «Айвенго» Вальтера Скотта, «Сказание о Старом Мореходе» Сэмюэла Колриджа, Джек Лондон. Увлекается Эдгаром По, Гюго, Конан Дойлом, Киплингом, но со временем к этим авторам остывает и больше уже никогда ни «Маугли», ни «Собаку Баскервилей», ни «Отверженных» не раскроет. Стэнли Боровски (они дружат с пяти лет) дает ему читать Анатоля Франса, Джозефа Конрада, Пьера Луиса и Бальзака; больше всех нравится Конрад, меньше всех — Франс: заумен, чересчур язвителен. Теперь любимые герои Генри — не искатели приключений, не сорвиголовы, а, напротив, люди с головой. Они делают дело, увлекаются не алмазными копями, не раскрытием головоломных тайн и кровавых преступлений, а охотой, парусными гонками, политикой, женщинами. С детства Генри любил поделиться прочитанным, чтение любимой книжки вслух друзьям мальчишеских лет доставляет ему не меньшее удовольствие, чем чтение про себя. Дома книг мало, и Генри записывается в Бруклинскую публичную библиотеку на Сорок второй улице, где часами просиживает в читальном зале. Родители покупают юному книгочею многотомное собрание «Гарвардских классиков» — американский аналог вековой давности нашей достопамятной «БВЛ». Мать, которую с книгой в руках Генри не видел ни разу, «не могла, однако, понять, зачем я трачу прекрасный день на чтение этих фолиантов, способных любого вогнать в сон».