Секрет бабочки - Кейт Эллисон

С девятого класса ходили слухи, что она лесбиянка — я думаю, благодаря ширине ее плеч и низкому голосу, — но в прошлом году пошел другой слух, будто она потеряла девственность с каким-то двадцатитрехлетним музыкантом, которого встретила у бассейна отеля в Чикаго, поехав туда с родителями. Конечно же, второй слух проглотил первый. Я практически уверена, что ученики моей школы ничего не знают обо мне, да и не хотят. Я сомневаюсь, что большинству известно мое имя. Я для них призрак, не заслуживающий даже слухов. Если они знают об Орене — а я не понимаю, как они могут не знать об Орене, — то понятия не имеют, что он был моим братом. Я сомневаюсь, что в прошлом году они заметили мое месячное отсутствие на занятиях.

— Странное это место, правда? — говорит Кери и улыбается мне, демонстрируя идеальные, ослепляюще белые зубы. — Камилла уговорила меня прийти сюда с ней. Она пытается найти подарок для бабушки или что-то такое. — Она даже не дает мне времени на ответ, сдвигает большую кожаную сумку на сгиб левого локтя и продолжает: — Знаешь, в пятницу на уроке Келлера я полностью выпала в осадок, что, как тебе хорошо известно, не так и трудно. Обычно я держусь на плаву, но, если серьезно, неужели мистер Келлер думает, что мы можем сосредоточиться на производных перед выходными? — Она качает головой, бросая на меня многозначительный взгляд, словно я должна понимать, как сложно по пятницам обращать внимание на слова учителя, с учетом вечеринок, выпивки и секса у бассейна отеля, которые я планировала на этот уик-энд.

— Да, — отвечаю я. — Точно. — Энергично киваю. Слишком энергично. Заставляю себя умерить пыл, сдвигаю кудряшки влево, смотрю на поцарапанные мыски своих кед. Хорошее субботнее настроение испаряется. Кери-блинская-Рэм уничтожила его своими сверкающими волосами, и бесшрамным лбом, и прямым носом, и веселеньким с рисунком «пейсли» платьем.

— Я знаю. Хочу сказать, это в действительности легко, но скучно до чертиков. — Кери вставляет это «в действительности легко» — я в этом уверена, — чтобы напомнить мне, какая она умная и производящая впечатление и каким сильным лидером станет, если я отдам ей свой голос на майских выборах президента выпускного класса («Осталось только два месяца. Пора уже подумать о новом лидере!»). Я смотрю на нее. Она забрасывает волосы за правое плечо, прикусывает губу. — В общем, ты успела записать домашнее задание и все такое? Хоть я и ненавижу математику, должна иметь по ней пятерку, а не то предки меня убьют, ты знаешь? — И выжидающе смотрит на меня.

— Да. На самом деле — на дом нам ничего не задали. Я хочу сказать, не то чтобы ничего, но ничего действительно сложного.

На лице Кери недоумение.

— Подожди… так задали нам что-нибудь на дом или не задали?

На подбородке у нее три маленьких прыщика; я вижу их под тональным кремом. Смотрю на них, когда отвечаю:

— Значит, так, мистер Келлер говорит, что нам лучше еще раз прочитать главу двенадцать, если мы не очень уверенно чувствуем себя с пределами.

Кери улыбается, и прыщики разъезжаются.

— Ага. Шикарно. — Она одергивает платье, радостно вздыхает. — Пожалуй, Келлер не такой злобный, как может показаться.

Она оборачивается, потому что слышит Камиллу, которая зовет ее из ближайшего ларька. Когда вновь смотрит на меня, на лице написано облегчение: она рада предлогу закончить нашу беседу.

— Похоже, Камилла нашла подарок для бабушки. Спасибо за хорошие новости насчет домашнего задания, девонька.

— Ло, — говорю я ей, когда она поворачивается, чтобы уйти.

Она останавливается и как-то странно смотрит на меня.

— Что?

— Меня зовут Ло, — и я чувствую, как начинают пылать щеки.

В ее сощуренных глазах жалость.

— Я знаю, как тебя зовут. Мы в одной школе уже четвертый год, — она качает головой, чуть хмурится, перед тем как помчаться сквозь толпу к Камилле, словно они не виделись долгие годы.

Я вижу, что Камилла смотрит в мою сторону и указывает на меня, как только Кери добирается до нее. Кери шлепает по руке Камиллы — рука тут же опускается, — что-то шепчет ей на ухо, и они обе качают головой, присоединяясь к потоку людей, который направляется к выходу.

Я иду дальше, дожидаясь, когда эмоции улягутся, надеясь, что мои постукивания на счет останутся незаметными для людских орд, которые перемещаются, покупают, улыбаются.

В нескольких футах впереди я вижу ларек, заполненный музыкальными инструментами, который сразу успокаивает меня: медные тубы и изысканные валторны, свисающие с потолка, как куски поблескивающего сырого мяса. Они слишком большие, чтобы нести их домой, и слишком дорогие, чтобы покупать, но их красота и увесистость заставляют меня помечтать о том, как же хорошо покачать одну из них на руках. Их тяжесть мне приятна: они такие массивные. Не растают в воздухе.

Я смотрю на сверкающие инструменты, когда парень в шапке «ушки медведя» — во всяком случае, я решила, что это парень, успев разглядеть только «ушки медведя» — проносится мимо, как метеор. Наши плечи соприкасаются на долгую секунду, и он отшвыривает меня назад, прямо на стоящий там стол. Я чуть не переворачиваю его, пытаясь удержаться на ногах. Все, что на нем лежало, — и дешевая бижутерия, и старые лампы, и брошки, и статуэтки, и столовые приборы, и заколки, и пуговицы, и галстуки — летит на землю.

— Извините, — быстро говорю я, наклоняясь, чтобы поднять упавшее. Меня не интересует этот загадочный парень с «медвежьими ушками», который меня толкнул. Я полностью поглощена сокровищами, которые свалила в кучу, возможностью поднять, рассмотреть, вернуть на стол, разделить, упорядочить.

— Все нормально, милая, — говорит продавец, тоже наклоняется, чтобы помочь мне. — Торговля здесь не очень организованная.

Я поднимаю изящные серебряные часы с того места, где они упали, между двух салатных вилок разного цвета. Покачиваю из стороны в сторону, чтобы полюбоваться, как солнце играет на циферблате.

Продавец видит часы, которые я держу, и на лице отражается изумление.

— Ох, они не для продажи. — У него на груди наклейка-бейджик, на ней красными расползающимися буквами написано: «ПРИВЕТ, МЕНЯ ЗОВУТ МАРИО».

— Но… — начинаю я. Он наклоняется вперед и практически вырывает часы из моей руки. Внезапно меня наполняет жаркая злость, которую я не могу сдержать. Набрасываюсь на него. — Не следовало вам выкладывать вещи, которые люди не могут купить, знаете ли. Это нечестно.

— Извини, я не знаю, как эти часы сюда попали, — и Марио улыбается мне.

Садится на корточки, тянется под карточный столик, собирает в кучку все, что под него упало, и вываливает на стол. Волосы Марио выкрашены в рыжий цвет от «Мэник Пэник»[10]. Этот цвет я часто вижу капающим со лба панков в гимнастическом зале, когда они потеют. Но староват он для старшей школы, ему лет сорок, и одет соответственно: мешковатая футболка с надписью «Джими Хендрикс», линялые джинсы, овчинная куртка.