«Гудлайф», или Идеальное похищение - Кит Скрибнер

Фургон резко остановился — стоп-сигнал у выезда из Карнеги-лейн. Задние двери хлопнули о рулон ковролина.

— Зачем тебе понадобилось в него стрелять?! — Коллин стучала кулачком по рулевому колесу.

— Я в него не стрелял! Револьвер разрядился. Случайно. Можешь снять маску. Он просто испугался. Его не задело. — Тео отчаянно пытался поверить, что говорит правду.

— Не задело? — Заскрежетало сцепление. Коллин включилась в поток машин на шоссе номер 401.

Тео согнул рулон ковролина и втянул его назад в фургон. Теперь они шли на полной скорости, он захлопнул задние двери.

— Его не ранило, — произнес он.

— Ты уверен, что не застрелил его?

— Я умею с оружием обращаться.

Это было в первый раз, что Тео кого-то ранил. Служа в полиции, он стрелял всего трижды, и все три раза промахнулся.

— Его правда не задело?

Браун сердито что-то выкрикивал, колотя башмаками по дну ящика. Пуля задела лишь мягкие ткани.

— Ты что, не слышишь? С ним все в порядке, — сказал Тео. — Полон жизненных сил. Никто в него и не стрелял вовсе.

Кран взвизгнул, когда Нанни включила воду, и Нанни подумала: «Это звук, который все знают, так визжит водопроводный кран в саду, когда его открывают». Она повернула ручку — закрыть воду, потом снова открыла, поворачивая расшатавшуюся ручку взад-вперед. А как насчет повизгивания блоков, когда вытягиваешь стираное белье на веревке? Она уже много лет не пользовалась бельевой веревкой, но узнала бы этот звук в один миг. Некоторые вещи так широко распространены…

На террасе перед передней дверью Нанни осторожно, тоненькой струйкой полила землю в цветочных горшках, установленных полукругом у каретных скамей. Ей нравилось поливать цветы рано утром, до того, как солнце станет слишком ярким. Держа шланг в большом горшке с вишневым деревцем, которое они вырастили из косточки, она глядела сквозь сосны, мимо японского фонаря и полузаконченного альпинария, в сторону дороги. У начала подъездной аллеи она заметила розовый промельк, сначала просто расплывчатое пятно — ведь она смотрела против поднимающегося солнца. Она опустила шланг в горшок. Послышался звон. На дороге, у ящика для писем, она разглядела пару бегущих ног, верхнюю часть туловища скрывали ветви дерева. Потом бегун — или бегунья — исчез, а у Нанни возник образ из прошлого, что-то давно похороненное в ее памяти. Снова раздался звон. Она распахнула переднюю дверь, и там, в конце холла, у себя в кабинете, стоял Стона и поворачивал ключ в задней крышке новых медных часов.

Поправляя мужу узел галстука, Нанни думала: «Мне нравится, как он любит этот галстук» — фуляровый, цвета красного бургундского, подарок их сына Виктора. Она поправила и платочек в нагрудном кармане пиджака.

— Эй, на палубе! Старпом! — сказал Стона. — Корабельные часы в рабочем состоянии, считая с ноля семи ноль ноль. Отдайте приказ восьмичасовой вахте убрать отсюда гору ржавчины и отдраить палубу от носа до кормы. — Последовал поцелуй в губы.

— Я люблю вас, капитан, — сказала Нанни. Мягкий аромат лайма — его туалетная вода.

— А я люблю вас, адмирал.

И снова поцелуй — не просто клевок в щеку или губы: Нанни и Стона целовались мягкими, влажными, обнимающими друг друга губами. Она поправила ему очки. Когда он выходил из кухни на веранду, а оттуда — в гараж, Нанни успела снять пару волосков, чуть длинноватых (ему необходимо подстричься!), с его плеча. Она зажала их между большим и указательным пальцами, и волоски узкой полоской легли на ее ладонь.

Все это стало ритуалами ее жизни — поправить галстук и платочек, поцеловать, сказать «Я люблю тебя». Провожать его утром на работу, встречать дома по вечерам. Бокал вина на застекленной террасе после работы, обед «У Марселя», долгие прогулки по выходным.

Эти мысли заставили ее вспомнить то, что Стона говорил о католической церкви: именно ее ритуалы, настоянные на традициях и истории, обеспечивают церкви такую значительность. Повторение молитв. Звон алтарных колокольчиков. Нанни помнила, как, маленькой девочкой, мечтала быть алтарным служкой, облаченным в белую крахмальную блузу и стоящим на коленях перед священником, звонящим в золотой колокольчик. Она понимала — ей не дозволено. И сидела, напряженно застыв, между отцом и матерью. Почему-то она считала это чем-то близким добродетели, если вот так сидеть — не шевелясь, совершенно прямо.

Все еще держа в пальцах волоски мужа, Нанни прошла через кухню, решив, что выпила слишком много кофе — дрожали руки, сердце билось неровно. Спустившись на застекленную террасу, она вспомнила, что выпила всего две чашки. Может быть, она чем-то заболевает? Она взяла подставку для подсушенных хлебцев со стола, за которым они обычно завтракали, и подумала о сердце Стоны; тут вдруг в ее поле зрения попал недоеденный им грейпфрут. Не то чтобы она специально осматривала стол, просто недоеденная половинка плода оказалась в ее поле зрения. Розовый цвет грейпфрута. Нанни сжала в руке салфетку Стоны, пристально глядя в почти пустую кожуру — следы ножа внутри шкурки, разрезанные пленочки, сочная плоть выскоблена почти до конца… Она протянула к блюдцу руку, в которой все еще держала волоски, собираясь бросить их в кожуру, а потом убрать блюдце со стола.

Но вдруг остановилась. Не могла отвести взгляд от грейпфрута. Она знала — что-то не так. Стала принюхиваться — не пожар ли? Прошла с террасы в гостиную. Быстро проверила памятку: горелки выключены, в духовке — ничего, кран в ванной закрыт. Тут она вспомнила про садовый шланг и услышала в уме визг садового крана. Вот в чем дело! Вот откуда ее безымянная тревога. Она не выключила воду. Нанни прошла мимо кабинета мужа и ощутила, что колокол внутри его корабельных часов все еще едва заметно резонирует. Распахнув переднюю дверь, она остановилась на пороге и вздохнула с облегчением: слышно было, как льется с крыльца вода, а коврик у входа промок и был весь словно в грязных пятнах.

Нанни перепрыгнула через лужицу на крыльце и повернула наконечник шланга, выключив воду. Вода, усыпанная комочками земли, тихонько переливалась через край большого глиняного горшка. Взгляд Нанни следовал за змеящимся садовым шлангом — вниз по ступеням крыльца, по вымощенной кирпичом дорожке и дальше по влажной траве к двум березам, которые они с мужем посадили в честь своих двух детей. За березами, за стволами сосен — она не могла разглядеть ни форму, ни очертания, только пятна цвета между деревьями — Нанни увидела не вызывающий сомнений зеленый цвет машины мужа.

Целое футбольное поле. Это была ее первая мысль. Так видел это расстояние Стона. До чего же практично. Их подъездная аллея была длиной с футбольное поле. Сорок один цент за квадратный фут приходилось платить каждую зиму за ее расчистку.

Нанни не бросилась бежать. Она переступила через садовый шланг и пошла быстрым шагом. Может быть, он разговаривает с Доном Стерном. Стоит этому человеку дать хотя бы полшанса — он тебе все ухо сжует. Но Стона никогда не опаздывает на работу. Ох, Господи, у него что-то с сердцем?! Как же это они не отнеслись к его тромбозу более серьезно? Может, он упал головой на руль и так и остался? Она пошла быстрее, почти побежала трусцой на плохо гнущихся в коленях ногах. Закололо сердце. Оно сжималось все сильнее. Теперь, глядя вдоль изгиба аллеи, она ясно видела машину. Дверь со стороны Стоны была открыта. Что это — шум двигателя? Нанни не была уверена. Она взглянула мимо машины — на улицу, надеясь увидеть там мужа, разговаривающего с Доном Стерном, увидеть, как он пытается оторваться от болтуна. Но Стоны там не было. Теперь она уже бежала бегом. Еще минута — и она увидит, как из-за машины выглядывает его голова. Какой-нибудь сорняк надо было вырвать, или что-то с машиной… Или продирался сквозь кусты за газетой. Сколько раз такое случалось. Этот паршивый мальчишка — разносчик газет. Да и не мальчишка вовсе, взрослый мужчина. Является в дом на каждое Рождество, выпрашивает чаевые.