Пыточных дел мастер - Джин Вулф

Внизу, под всем этим, находятся рабочие помещения гильдии. Сразу под землей – комната для допросов, а под ней (то есть уже вне башни, ведь комната для допросов изначально была реактивным соплом) протянулись лабиринты темниц. Из них используются три этажа, к которым можно спуститься по центральной лестнице. Камеры их непритязательны, сухи и чисты, каждая снабжена столиком, креслом и узкой кроватью, которая жестко крепится к полу в центре помещения.

Светильники в темницах – из тех, древних, которые, говорят, должны гореть вечно, хотя некоторые уже погасли. В то утро сумрак подземных коридоров вовсе не омрачал моего настроения – наоборот, наполнял сердце радостью: ведь именно здесь я, став подмастерьем, буду работать, совершенствовать древнее искусство нашей гильдии, возвышусь до звания мастера гильдии и заложу фундамент для реставрации ее былой славы. Казалось, самый воздух коридоров окутывает меня, словно одеяло, согретое у чистого, бездымного огня!

Мы остановились перед дверьми одной из камер, и дежурный подмастерье заскрежетал ключом в замке. Пациентка, находившаяся внутри, подняла голову и широко раскрыла темные глаза. Вероятно, ее напугала бархатная маска и черная мантия, в которые, согласно рангу, был облачен мастер Палаэмон, а может – массивное оптическое устройство, без которого он почти ничего не видел. Пациентка не проронила ни слова, и, уж конечно, никто из нас не заговорил с ней.

– Здесь, – начал мастер Палаэмон в своей обычной суховатой манере, – мы имеем нечто, выходящее за рамки стандартных юридических приговоров и хорошо иллюстрирующее возможности новейшей техники. Прошедшей ночью пациентка была подвергнута допросу – возможно, некоторые из вас имели возможность слышать ее. Двадцать минимов тинктуры были даны пациентке до начала процедуры и десять – по окончании. Доза лишь частично предотвратила шок и потерю сознания, вследствие чего процедура была прервана, – он подал знак Дротту, и тот начал разбинтовывать ногу пациентки, – как вы можете видеть, после удаления кожи правой ноги.

– Полусапог? – спросил Рош.

– Нет, сапог полностью. Пациентка была служанкой, кожу которых мастер Гурло находит чрезвычайно прочной. Данный опыт наглядно доказал его правоту. Простое циркулярное рассечение было сделано под коленом, и край его зафиксирован восемью скобками. Результатом тщательного труда мастера Гурло, Одо, Меннаса и Эйгила явилась возможность удаления кожи от колена до кончиков пальцев без дальнейшего применения ножа.

Мы собрались вокруг Дротта. Мальчишки помладше принялись толкаться, делая вид, будто знают, на что именно нужно смотреть. Артерии и главные кровеносные сосуды остались неповрежденными, наблюдалось лишь незначительное общее кровотечение. Я помог Дротту сделать перевязку.

Мы уже двинулись к выходу, но женщина вдруг заговорила:

– Я не знаю! Ох, неужто вы думаете, что я не сказала бы, если б только знала? Она убежала с этим Водалусом-из-Леса, а куда – я не знаю!

Снаружи я, прикинувшись полным невеждой, спросил у мастера Палаэмона, кто такой этот Водалус-из-Леса.

– Сколько раз я объяснял, что ни одно слово, сказанное пациентом во время допроса, не должно достигнуть твоих ушей?

– Много раз, мастер.

– И, видимо, попусту. Не за горами день возложения масок, Дротт с Рошем сделаются подмастерьями, а ты – капитаном учеников. Именно в таком духе ты будешь наставлять мальчишек?

– Нет, мастер.

Поймав многозначительный взгляд Дротта, стоявшего за спиной мастера Палаэмона, я понял: он знает, кто такой Водалус, и объяснит мне, как только выдастся удобный момент.

– Некогда подмастерьев нашей гильдии лишали слуха. Быть может, ты хочешь вернуть те дни, Северьян? И не держи руки в карманах, разговаривая с мастером.

Я нарочно сунул руки в карманы, чтобы отвлечь его гнев, но теперь, выполняя приказ, нащупал монету, данную мне Водалусом накануне. Страх, пережитый в схватке, совсем было вытеснил ее из памяти, а вот теперь вдруг до судорог захотелось взглянуть на нее – но мастер Палаэмон не сводил с меня своих блестящих линз.

– Когда пациент говорит, ты, Северьян, не должен слышать ничего. Представь себе, что это – мышь, чей писк не имеет для людей ни малейшего смысла.

Я сощурил глаза, показывая, что изо всех сил стараюсь представить себе эту мышь.

На всем протяжении долгого, утомительного подъема в классную комнату я не мог избавиться от жгучего желания взглянуть на тоненький металлический диск, который сжимал в кулаке, однако шедший позади (это был Евсигниус, один из самых младших учеников) непременно увидел бы все. Ну, а в классе, где мастер Палаэмон монотонно читал урок над трупом десятидневной давности, монета привлекла бы к себе всеобщее внимание, и я не осмелился вынуть ее из кармана.

Удобный момент выдался лишь к вечеру, когда я спрятался в развалинах стены среди сверкающих на солнце мхов. Некоторое время я не решался разжать подставленный под солнечный луч кулак – боялся, как бы разочарование не оказалось больше того, что я смогу вынести.

Нет, не оттого, что для меня так уж важна была ценность монеты. Хоть я и стал взрослым, денег у меня было столь мало, что любая монетка сошла бы за улыбку фортуны. Скорее – оттого, что монета, которая вот-вот утратит всю свою таинственность, была единственным звеном, связывавшим меня с прошлой ночью, единственной нитью, ведшей к Водалусу, прекрасной женщине в плаще с капюшоном и толстяку, на которого я налетел в темноте, единственным трофеем, вынесенным из схватки на краю отверстой могилы. Другой жизни, кроме гильдейской, я прежде не знал, и теперь она, в сравнении с блеском клинка экзультанта и раскатистым эхом выстрела среди надгробий, казалась мне такой же серой, как моя рваная рубаха.

И все это могло исчезнуть в один миг, стоило лишь разжать кулак!

Наконец, испив сладкий ужас до последней капли, я взглянул на монету. Та оказалась золотым хризосом. Я тут же сомкнул пальцы, боясь, что ошибся и принял за золото медный орихальк, и подождал, пока не наберусь храбрости разжать кулак снова.

Впервые в жизни я держал в руках золото. Орихальки видел во множестве, а несколькими даже владел сам. Раз или два попадался мне на глаза серебряный азими. А вот о существовании хризосов лишь, знал, причем знание это было так же туманно, как и знание о существовании мира за пределами нашего города Нессуса и о других континентах на севере, востоке и западе.

На том хризосе, который я держал в руке, было изображено лицо, как мне показалось, женщины – увенчанной короной, ни молодой, ни старой, безмолвной и совершенной в лимонно-желтом металле. Наконец я повернул свое сокровище другой стороной – и тут у меня взаправду перехватило дух. На реверсе был вычеканен тот самый крылатый корабль с герба над дверью моего потайного мавзолея. Вот это лежало за гранью каких бы то ни было объяснений – настолько, что я в тот момент не стал даже строить никаких догадок, будучи вполне уверен в бесплодности любых построений. Поэтому я просто сунул монету обратно в карман и в некоторой прострации отправился назад, к своим товарищам-ученикам.