Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Нелли Шульман

Макс зачитал выписку из приказа:

– Во всех еврейских общинах должен быть создан совет еврейских нотаблей, по возможности составленный из личностей, пользующихся влиянием, и раввинов. Он должен быть полностью ответственным за точное и неукоснительное соблюдение всех инструкций, которые уже разработаны и которые ещё будут разработаны… – Кардозо закивал:

– Конечно, конечно, господин оберштурмбанфюрер, это очень разумное решение. Я уверен, что еврейская община Амстердама, и всей Голландии…

– Обратитесь к соплеменникам, по радио, – прервал его Макс, – выступление написано. Объясните, что регистрация происходит для их блага, призовите к сотрудничеству, с местными властями и силами рейха. Нам важна ваша помощь, профессор, как будущего председателя городского еврейского совета… – Кардозо, конечно, согласился. Макс намекнул, что хотел бы отобедать у доктора. Кардозо покраснел, от удовольствия:

– Это огромная честь, господин оберштурмбанфюрер. Мы только вернулись в Амстердам. Моя жена в трауре, она потеряла родителей, но мы, конечно, приготовим обед. Моя жена католичка, – добавил Кардозо, – в девичестве баронесса де ла Марк. Ее брат готовится принять святые обеты, в Риме…

Максу о судьбе бывшего соученика рассказал комендант Мон-Сен-Мартена. Оберштурмбанфюрер удивился:

– Надо же, что с ним случилось. Впрочем, он в Гейдельберге всегда к мессе ходил. Интересно, где Далила? Сидит, наверное, в Англии, воспитывает отпрыска… – Макс был уверен, что это не его ребенок:

– Может быть, и Виллема, – лениво размышлял он, – впрочем, Далила всегда отличалась вольностью нравов… – о баронессе де ла Марк оберштурмбанфюрер знал, но Кардозо выслушал. По досье профессора выходило, что у него имеется бывшая жена, некая доктор Горовиц, американка. Макс, не поленившись, позвонил в амстердамский университетский госпиталь, где она работала, до вторжения. Горовиц, как и других врачей, евреев, уволили. После этого о ней никто, ничего не слышал. Макс, все равно, занес данные о женщине в блокнот. Он вытребовал себе личное дело, из канцелярии госпиталя. В папке, правда, не оказалось фото. Макс нахмурился, но успокоил себя: «Она-то мне зачем?»

Профессор сказал, что бывшая жена, должно быть, отправилась в Америку:

– Я навещал семейный особняк, он пустует… – Кардозо замялся, – если возможно, я бы хотел туда переехать. Он рядом с парком… – Макс усмехнулся: «Парка Кардозо больше нет. И никогда не будет».

Оберштурмбанфюрер удивился:

– Конечно, переезжайте. Это ваша собственность, профессор, вы имеете полное право… – прощаясь, он опять не подал руки еврею. Макс хотел посмотреть на мадемуазель Элизу и приучить ее к себе:

– Буду навещать Амстердам, – решил он, – обедать у них. Когда Кардозо и детей депортируют, ей некуда больше будет пойти… – фон Рабе вспомнил драку с Виллемом, в Барселоне:

– Святой отец обрадуется, узнав, что его сестра вышла за меня замуж… – Макс озорно улыбнулся.

Визит в Гент оказался успешным. Створки он не нашел, местная полиция подозревала, что вор ее уничтожил, однако Макс увез из архивов связку документов, подробно разбирающих символику алтаря. Он отправил в Берлин, отцу, несколько хороших натюрмортов семнадцатого века, из коллекции местного промышленника, еврея:

– Если фюрер хочет искать инструменты мученичества Иисуса, или Святой Грааль, – лениво думал Макс, – это его право. Хода войны это не изменит. Да и что менять? Англия к зиме будет разгромлена, придет очередь России… – Макс предпочитал мистической шелухе, как он думал о подобных вещах, разработки 1103 и группы Вернера фон Брауна:

– Конструкция 1103 сможет за шесть часов достичь Нью-Йорка, с ракетами на борту, или с бомбой… – Макс даже поежился, от восхищения.

У него имелась карта шахт в Саксонии и Австрии, где должны были размещаться шедевры для музея фюрера, в Линце:

– И запасное место… – думал Макс, – последний плацдарм, так сказать. Но мы туда не отправимся, это для надежности… – он отломил кусочек пряного кекса, с гвоздикой и анисом:

– Загляни на склад, – предложил он брату, – коллеги тебя познакомят со списком реквизированных вещей. Кружева для Эммы мы взяли, но здесь много колониальных диковин, серебра, лака… – Генрих отер губы салфеткой: «А что случится с голландскими территориями в Азии?»

– Отдадим их японским союзникам, – отозвался Макс, – мир будет поделен на две сферы влияния. Мы владеем западом, а японцы, востоком. Я бы с тобой сходил, но я сегодня обедаю, у еврея… – Генрих курил, глядя на спокойный, утренний канал Амстель:

– Я бы не смог, Макс… – младший брат поморщился, – пришлось бы преодолевать брезгливость. Ты говорил о временном решении, для евреев, а что… – серые глаза взглянули на него, – ожидается постоянное?

– Разумеется, – удивился оберштурмбанфюрер, поднимаясь, – зачем тогда строить лагеря, в Польше? Мы быстро покончим с еврейством, обещаю. Что касается брезгливости, – Макс потрепал младшего брата по плечу, – работа у меня такая, милый. Я тебе иногда завидую. Ты имеешь дело только с цифрами, с золотом, с рейхсмарками, а я вынужден дышать еврейскими миазмами… – Генрих улыбнулся: «Скоро все закончится».

Кроме адреса почтового отделения, у рынка Альберта Кейпа, как понял Генрих, справившись по карте, и номера ящика, у него больше не было сведений о дорогом друге:

– Я успел отправить письмо, из Берлина… – Макс, перед зеркалом, оправил безукоризненный мундир, – оно могло дойти. Я еще и в проклятом кителе… – Генрих скрыл вздох, – но если придется на почте стоять весь день, я так и сделаю. Надо узнать, что с ним случилось.

– Поужинаем здесь, – велел старший брат, – они хорошо готовят. До вечера, – Генрих кивнул, дверь хлопнула.

Он посмотрел на другую сторону Амстеля. На набережных было людно, по каналу шли катера и баржи. У пристани швартовался городской водный трамвай. Генрих проследил глазами за высокой, светловолосой женщиной, в синем костюме, сходившей на берег. Утреннее солнце золотилось в падающих на стройную спину локонах. Полюбовавшись ее легкой походкой, Генрих посмотрел на часы. Внизу его ждала машина. Оберштурмфюрер ехал знакомиться с местными фабриками.

На кухне квартиры, на Плантаж Керклаан, упоительно пахло копченым мясом. Блюдо дельфтского фаянса блестело. Тонкие пальцы Элизы медленно раскладывали куски арденнской ветчины, из мяса дикого кабана, заячьего паштета и желтого, ноздреватого сыра. Траурное, строгое платье прикрывал холщовый передник. В духовке стоял гратен из цикория, под соусом бешамель. На плите, в медном сотейнике, медленно варилась говядина, в красном фландрском пиве. Рядом Элиза устроила кастрюлю с угрем, в соусе из пряных трав.

Пальцы задрожали, она выронила мясо:

– Виллем любил угря. Мама всегда рыбу готовила, когда он на каникулы приезжал… – Элиза вдохнула запах шалфея, эстрагона и чабреца. В замке был разбит кухонный огород. Элиза, малышкой, любила копаться на грядках. Она прибегала на кухню, с пучками травы, с измазанными землей ладошками. Она помнила румянец от солнца на щеках, острый аромат пряностей. Мать обнимала ее: