Все-все-все и Мураками - Катя Рубина

Я чайник выключила и говорю:

— Виктор, ты так весь дом спалишь, в чайник надо воду наливать, а потом уж включать его, ты же физик. Куда Анжелка ушла?

Он плечи поднимает, губы кривит, совсем тронулся. Сколько ж не пил-то? Наверно, уже неделю как…

— Ты вот послушай, что-то у меня вырисовываться начало. Конечно, тебе известно, что по физической теории в пространстве могут быть своеобразные провалы-воронки, соединенные каналами, которые, в свою очередь, со— единяют не только отстоящие друг от друга пространственные области, но и разные времена, так сказать, классические черные дыры. Двигаясь вдоль такого канала, можно попасть в отдаленный участок Вселенной и, разумеется, в другую временную эпоху.

Витька думает, что мне это известно. Это мне льстит. На самом деле ничегошеньки мне про это не известно. У меня вообще с физикой проблемы. Физику у нас в школе учитель физкультуры преподавал. И она, физика вся, сводилась к перерисовыванию картинок из учебника. Тут у меня с перерисовыванием все в порядке было, а вот с физикой — совсем никуда.

Витька опять заводит шарманку:

— Ты понимаешь, куда я клоню?

Я:

— Абсолютно не понимаю, куда ты клонишь, я в этом плохо смыслю, в школе не учили, я даже законов Ньютона не знаю, где уж мне физические теории пространств понять.

Он стал заводиться:

— При чем тут законы Ньютона?

Курит буквально одну сигарету за другой, на меня недобро смотрит. Вот мы с Анжелкой тоже много курим, но по сравнению с Витькой это чепуха просто. Витька курит, как зверь. Хотя звери не курят. Это так, для образа.

Он спрашивает:

— Ты можешь абстрагироваться и послушать? Тут одна тонкость есть. Радиус Шварцшильда помнишь?

Я:

— Что-то призабыла. Все из головы что-то прямо вон. Помнила раньше, а теперь вот затрудняюсь как-то.

Что с ним вообще объясняться?

Он не отстает:

— Это радиус сферы, на которой сила тяготения, создаваемая расположенной внутри этой сферы массой, стремится к бесконечности. Если тело сожмется до размеров его радиуса Шварцшильда, то излучение или частицы этого тела не смогут преодолеть поле тяготения и выйти к удаленному наблюдателю. Это черная дыра.

Я:

— К такому удаленному наблюдателю, как я, они точно не выйдут.

Он юмора в своем теперешнем состоянии вообще, похоже, не воспринимает. Спрашивает:

— Почему?

Я ему:

— Неужели ты сам сообразить не можешь? Как они к удаленному наблюдателю пойдут?

Кто его знает, наблюдателя этого, что там может быть? Даже представить себе трудно.

Он, на полном серьезе:

— Да, представить себе это трудно, но у меня уже кое-что вырисовывается. Если взять ядра галактик с массой от десяти в шестой степени до десяти в десятой массы солнца, то возможная частота события — до пятидесяти в год.

Я:

— Ну, это ты что-то махнул — до пятидесяти!

Он:

— Это если как дыры это рассматривать, а это совсем по-другому.

Я:

— Слава богу, что ты это и в другом свете видишь, а то до пятидесяти в год я не готова пока как-то. Я сегодня у тети Дези была, заказ ей приносила. Кстати, она тебе про Пера Гюнта рассказывала?

Витька совершенно не ожидал моего вопроса — типа не по делу. Спрашивает:

— Про какого Пера Гюнта? Кто рассказывал?

— Дези.

— Она мне в последнее время ничего не рассказывала, а что?

— Да так, там, в пьесе, есть один персонаж, который для меня пока загадка.

— Какой еще персонаж?

— Пуговичник.

Витька на меня уставился, и взгляд… такой…

— Так я тебе об этом уже полчаса талдычу.

Я ему:

— Ты — мне? Про Пера Гюнта?

— Про какого, блин, Пера Гюнта?

— Ну, в смысле — про Пуговичника?

— Я сам скоро буду великий пуговичник!

— Брось, страшно мне, что ты такое говоришь?

— То и говорю… надо просто еще выкладки кое-какие сделать.

— Какие еще выкладки?

— Просчитать до конца кое-что, и все такое.

— Ты поаккуратнее с этим, Витя!

— Да чего там аккуратничать?

— Ну, а как распределять людей-то?

— Они сами распределятся как по маслу… если все правильно будет…

— А как ты правильность будешь определять?

— Рассчитывать буду.

— А если ошибка где-нибудь закрадется?

— Пересчитаю.

— Ладно, тогда ты уж, когда все рассчитывать будешь, про меня не забудь: столько лет, можно сказать, дружим.

— Да ладно, всем хватит.

— Я не о том.

— А о чем?

— Не хотелось бы мне оказаться в переплавке, сам понимаешь. В ад, конечно, не попаду, есть люди и подостойнее, в рай не дотягиваю, а вот серединки как раз и боюсь.

— В ад, в рай, все-то ты знаешь… сейчас не об этом надо думать, дело надо делать.

— Так я и делаю… по мере моих слабых женских сил.

— Правильно, я вот тут плотности еще хочу просмотреть.

— Смотри, Витя, на плотности и не ошибись, надо сначала семь раз отмерить, а потом уже…

Раздался резкий звонок в дверь. Я обрадовалась и поуспокоилась: наконец-то Анжелка! Как мы хорошо сейчас устроимся, Витька к себе отвалит, мы стол тряпочкой освежим, чашки сполоснем, нормального кофе сварим, покурим, все обсудим на покое… Обдумывая на ходу все это, я радостно вспорхнула дверь открывать, расхозяйничалась типа. Потом, Витьке ведь все равно, ему даже лучше: будь его воля, он бы и дверь не открывал, и к телефону бы не подходил, и прекрасно себя при этом чувствовал бы…

У меня едва челюсть не отвалилась, когда, открыв дверь, вместо Анжелки я увидела Дани— ила Полюшко. У меня язык буквально завернулся внутрь рта. Я смогла только «мым-м» произнести. Явление Христа медведю какое-то. Прямо как у Михаила Юрьевича: «Сквозь дым летучий французы ринулись, как тучи…»

Даниил Полюшко — не француз, он — питерский поэт, их дальний родственник по матери. Приезжает к ним, как бог на душу положит: может то по два раза в месяц, а может и по полгода носа не казать. Причудливый такой человек, очень специфический, на любителя. Лучший Витькин друг считается (если у таких людей в принципе возможны простые человеческие отношения).