Клок-данс - Энн Тайлер

– Ну…

– …потом в другой посуде развела крахмал и в него добавила остаток смеси…

– Что? Нет. Мы смешали все сразу.

– М-да.

– Поэтому так получилось?

– Видимо, да, милая.

– Но я же не знала!

– Когда берешься за неизвестное блюдо, вначале стоит прочесть инструкцию.

Чтобы отец не видел ее слез, Уилла опять уставилась на свои ботинки.

– Сперва удостоверяешься, что у тебя есть все ингредиенты…

– Я так и сделала.

– Хорошо, милая. Потом выкладываешь их на столешницу…

– Я выложила! Я старалась!

– Затем читаешь пошаговый порядок готовки. То же самое я говорю ученикам на уроках по столярному делу: прикидываешь, с чего начнешь и чем закончишь, что за чем идет…

Уиллу возмутило, что отец так ее поучает, прям тычет носом, не слушая никаких возражений.

– Я поняла! Блин! Я не тупица.

– Конечно, нет, милая. Ты только учишься. В следующий раз будешь аккуратнее.

– Я и сейчас была аккуратной! Я разложила все ингредиенты… Пойми, я хотела сделать тебе сюрприз.

– Это не важно, милая. Правда.

– Не важно? – Уилла подняла взгляд. Теперь ее не волновало, что отец увидит ее слезы. Пусть видит. – Как ты можешь такое говорить, когда я вгрохала столько сил?

– Нет, я имел в виду…

– Ладно, проехали. – Уилла развернулась и вышла из кухни. В столовой села за уроки, схватила карандаш.

В дверном проеме возник отец, за ним тенью маячила Элейн.

– Уилла, дорогая…

– Я занимаюсь.

– Не надо так.

– Можно я сделаю домашнее задание?

Отец потоптался, но Уилла, не поднимая головы, хмуро таращилась в тетрадку. Он вернулся в кухню. Элейн посмотрела на сестру и тоже ушла.

В тетрадке по истории Уилла жирно зачеркнула свой последний ответ.

На ужин были горячие сэндвичи с сыром и горошек. Уилла, уставившись в тарелку, не проронила ни слова, отец и сестра с наигранным оживлением говорили безумолчно. Элейн поведала, что на урок «Назови предмет» Домми Маркони принесла кролика.

– Кстати, крольчонок, ешь горошек, – сказал отец.

Элейн закинула горошину в рот и попыталась по-кроличьи пошевелить носом. Отец засмеялся. Смотреть противно.

– Можно выйти из-за стола? – спросила Уилла.

– Тебе не понравился ужин, милая? – Отец посмотрел на недоеденную половину сэндвича на ее тарелке.

– Я не голодна. – Уилла встала, скрежетнув стулом, и ушла в столовую.

Со стола убирали отец и Элейн. Из кухни доносилось звяканье посуды, потом полилась вода. Значит, моют тарелки.

Отец даже спасибо не сказал за то, что Уилла перемыла всю посуду.

Она уже закончила с уроками, но все равно сидела за книжками – предлог не помогать на кухне. В комнату заглянул отец:

– Сыграем в лудо?

– Сегодня мой банный день, – сухо сказала Уилла.

– Так еще рано.

Она не ответила. Не глядя на отца, вышла из столовой и поднялась к себе.

В зеркальной дверце шкафа отразились зареванное лицо и всклокоченные волосы – кудряшки торчали во все стороны, ресницы слиплись от слез.

Уилла открыла дверцу, отражение исчезло. Она сняла пижаму с крючка и пошла в ванную. Напустила горячей воды и, усевшись в ванне, глядела, как сморщиваются подушечки пальцев.

«Вдруг с мамой случилось несчастье?» – подумала Уилла. Может, она хотела сразу вернуться, но попала в аварию? Им бы сообщили? А вдруг она без сознания в больнице?

Или в морге.

Почему такая мысль не пришла в голову отцу? Нет, с их семьей что-то не так. Единственный нормальный человек в ней – она, Уилла.

Покончив с мытьем, Уилла сразу улеглась в постель, хотя еще не было восьми и спать совсем не хотелось. В темноте она лежала навзничь и смотрела в потолок. Снизу доносились голос отца, хихиканье Элейн. Потом на лестнице раздались легкие шаги, Уилла прикрыла глаза. Потоптавшись на пороге, Элейн вошла в комнату и, не зажигая лампу, переоделась ко сну. Сквозь смеженные веки Уилла видела ее силуэт: подпрыгивая на одной ноге, потом на другой, сестра влезла в пижамные штанишки. Затем взяла с тумбочки «Домик в лесной чаще» и опять сошла вниз, откуда через минуту послышался невнятный голос отца, читавшего вслух.

Разделавшись с главой, он вместе с Элейн поднялся в спальню. Уилла успела повернуться лицом к стене. Она слышала, как отец укрыл сестру одеялом и пожелал спокойной ночи. Потом он подошел к ее кровати и прошептал:

– Улли? Уилл? Ты спишь?

Она не ответила, отец ушел.

По лестнице он ступал так тихо и огорченно, что у Уиллы защемило сердце.

Когда она проснулась, косой солнечный луч перечеркивал одеяло, а в доме пахло беконом и тостами. По лестнице простучали стремительные шаги, в комнату вошла мама:

– Подъем, утятки!

В хорошем настроении она всегда называла их «утятками» и сама как будто превращалась в маму-утку – такими сочными счастливыми голосами в радиопостановках говорили актрисы, изображая радость. Уиллу всякий раз это веселило, но сегодня она даже не шевельнулась в кровати.

Зато Элейн радостно подскочила и заверещала: «Мамочка!»

До чего противно – ведь всегда говорила просто «мама».

– Я по тебе так соскучилась, мамочка! – Сестра спрыгнула с кровати и, лучась счастьем, обхватила мать за ноги. Улыбаясь, та ее обняла. Мать была в розовом халате – значит, вернулась еще ночью. – Где ты была, мамочка? Куда ты ходила? – не унималась Элейн.

– Так, кое-куда, – беззаботно ответила мать и лучезарно улыбнулась Уилле: – С добрым утром, соня!

– С добрым, – буркнула Уилла.

– Могу сделать яичницу, омлет или пашот. Что желает ваше высочество?

Подобное бывало часто – мать так держалась, словно ничего не произошло, и всем своим видом говорила: ну подумаешь, бросила вас, что такого-то? Не берите в голову! Наверное, застань их мертвыми, она бы воскликнула: «Господи! Чего это вы надумали?»

Правда, после самых жутких вспышек (был случай, она ударила Уиллу половником по лицу, наградив чудовищным синяком, а в другой раз сожгла любимую куклу Элейн) мать себя вела точно героиня киношной мелодрамы – тискала дочерей в объятиях и, уткнувшись в них носом, горько рыдала: «Душеньки мои! Сможете ли вы меня простить?» Странно вспоминать, что когда-то Уилла тоже плакала и, прижимаясь к матери, бормотала: «Ну конечно, мама, я тебя уже простила». Теперь же она, застыв в кольце материнских рук, смотрела в сторону, и мать, отпрянув, говорила: «Ты ледышка, Уилла Дрейк».